Остров кукол

— Сможешь ее угомонить?

Он отошел к сестре, бормоча что-то оптимистичное. Та, вспылив, послала его куда подальше. Спор набирал обороты, пока Пита не воздела руки в знак поражения и не удалилась в спальню Пеппера, хлопнув дверью.

Из-за двери до меня донеслись звуки ее плача.

2

Не могу сказать, сколько минуло времени: я уснул и внезапно меня что-то разбудило.

Было тихо — даже слишком тихо, — и я сообразил, что шторм миновал.

Ни ветра, ни дождя.

Тишина.

В хижине было темно, хотя несколько свечей еще не погасли. Я остался в одиночестве. Елизавета и Хесус, должно быть, разошлись по спальням.

Мне стоило бы, наверное, подняться, высунуть голову наружу и убедиться, что гроза действительно отбушевала свое, но шевелиться что-то не хотелось.

Стол уже не подпирал входную дверь.

Куда он девался?

Кто его передвинул?

Хесус?

Вероятно. Скорее всего, он вышел наружу — в точности так же, как об этом только что подумывал и я.

Слишком тихо.

Я один? Совсем один? Неужто Хесус, Пита и Елизавета бросили меня здесь? Может, они ушли на причал, чтобы дожидаться там лодочника?

Ощущение было именно таким: хижина не просто была пуста, ее оставили.

Шум… Какой-то шорох в комнате Люсинды. Похоже на звук тасуемой колоды карт.

— Эй! — позвал я.

Дверь качнулась внутрь. Петли выразили протест долгим скрипом. Я сощурился, стараясь хоть что-то разглядеть в темноте за порогом комнаты. Ничего — только чернильная тьма.

— Эй!

Тихий смешок.

Я напрягся.

Роза? Хотелось бы верить, что это Роза сейчас хихикнула. Но голос не ее. Этот смешок звучал скорее злобно и издевательски, даже угрожающе.

Люсинда? Может, уже очухалась? И теперь сидит, голая, на кровати и хихикает в темноте?

Самое время свалить отсюда ко всем чертям, решил я.

Я встал, но не успел сделать и шага, как засевшая в спальне насмешница хихикнула снова. Понимая, что нужно перестать об этом думать и пора бежать со всех ног прочь из хижины, я вместо этого двинулся навстречу этому ведьмовскому смеху.

Войдя в спальню, я остановился. По-прежнему ничего не мог разглядеть. Черным-черно, как в угольном мешке.

— Есть тут кто?

— Зед… — женский голос. Молодой, хрипловатый.

Что-то метнулось через всю спальню. Я расслышал суматошный топоток маленьких ножек. Затем — резкий щелчок, свист. Справа от меня возник язычок пламени.

Кукла стояла на цыпочках, с горящей спичкой в ручонке. Она пыталась зажечь свечу на крышке комода. Фитиль занялся, и пламя окрепло. Кукла потушила спичку быстрым поворотом запястья.

Голова ее развернулась ко мне: на все девяносто градусов, по-совиному.

— Зед… — опять проскрипела кукла.

— Кто ты?

— Зед… Это же я…

Кукла изображала девочку. У нее были вьющиеся темные волосы, свисавшие до середины спины, карие глаза с густыми ресницами, крошечный носик, лукаво сложенные губки…

— Пита? — изумился я.

— Зед… — Ее губы не шевелились, и я осознал, что она общается со мною тем же способом, каким прежде с ней самой говорила утонувшая сестренка Сюзанна: с помощью телепатии.

— Что с тобою случилось?

— Солано…

— При чем тут он?

— Он поймал меня…

— Поймал? Но что он сделал? Ты теперь кукла, Пита?

— Этим он и занимается, Ловит людей… Превращает юс в кукол… Развешивает повсюду… Но мы еще живы… Внутри кукол, мы живые…

— Где Элиза? — спросил я в смятении. — Где Роза?

— Куклы…

— Нет!

И тут она вновь противно захихикала.

3

Дернувшись, я очнулся от сна и обнаружил себя в полутьме, тускло подсвеченной неверными огоньками свечей. Было уже совсем поздно — тот самый час, когда кладбища разверзают пасти могил, а добропорядочные люди крепко спят, уютно устроившись в своих теплых постелях. В отличие от меня самого. Я сидел, скрестив ноги, на твердых досках пола в основной комнате хижины, измученный и квелый от недосыпа.

Моргая, я оторвал подбородок от груди. Вспомнил, как уселся здесь и на миг прикрыл глаза — не для того, чтобы уснуть, а чтобы подумать… и, возможно, постараться забыть о чем-то. Точно, мне хотелось забыть о том, что я с головы до пят покрыт кровью Нитро; забыть, что его безжизненное тело остывает, распростертое на крыльце, а его глаза таращатся в пустоту вечности; забыть, что все мы угодили в коварную ловушку острова, по которому бродит безжалостный убийца.

Мое нутро, как я сейчас понял, было раздуто и страдало от изжоги. Это от голода, показалось мне. Но это была не изжога — то был страх.

Я бросил взгляд на забаррикадированную дверь, перевел глаза на Елизавету, которая сидела напротив, со сложенными на коленях руками и с опущенной головой. Поза подошла бы для медитации, если бы не согнутая спина.

— Эй, — тихо позвал я.

Ее глаза распахнулись.

— Что такое? — прошептала она.

— Ты спала…

Она ссутулилась, расслабила плечи. Помассировала лицо, описывая мелкие круговые движения кончиками пальцев.

— И храпела, — добавили.

— Я не храплю.

— Откуда тебе знать? Ты ведь спишь.

Елизавета криво усмехнулась. Я опустил взгляд на циферблат своих часов: три часа сорок одна минута.

Значит, проспал я не больше двадцати минут. И все же это на двадцать минут дольше необходимого. За это время Солано мог просочиться в хижину, перерезать мне горло, зарезать всех нас…