Остров любви

Помогали ему и грибы. Тоже продавал и пропивал.

Он и вообще-то ел мало. А в последнее время еле прикасался к еде. Однажды я увидал его в трусах, — до чего же он был тощ и костляв. Скелет, обтянутый сухой, темной кожей.

Сохранилась фотография тех лет, когда Коршунов был лейтенантом авиации, улыбающимся во весь белый зубной оскал. Глядит снисходительно-высокомерно. Чувствуется, здоров и всем доволен. Что же случилось с ним в жизни, что он стал вот таким под старость? А ведь что-то случилось. И отсюда пьянство и какая-то криворотая злоба на всех, будто они повинны в том, что жизнь ему не удалась. Впрочем, почему не удалась? Он никогда не жаловался на свою судьбу. Жил так, как хотел. В такой жизни находил смысл.

Умер и не осиротил никого. Тише стало. Спокойнее. Но чего-то и не хватает. Какая-то брешь. Как если бы вырвали зуб. Его и не жалко, досаждал, гнилой, да мучил. А вот чего-то все же нехорошо. Привычка, что ли? А вот теперь нет его, нет, и все…

МЕЧТАНИЯ АНДРЕЯ СЕМЕНОВИЧА ПОЛУЭКТОВА

Необыкновенное началось с того, что он хотел положить часы на стол. Снял с руки и, не глядя, сунул их на край. Они упали бы, если бы он тут же не подхватил. Успел. Но фантазия в ту же секунду создала явь: часы упали и разлетелись на мелкие части. И это было настолько реально, что он даже услышал стук, мелкий звон и вскрикнул… И засмеялся тихо и счастливо, увидав часы невредимыми. Но сердце от испуга продолжало еще громко стучать.

Такое стало случаться после того, как вышел на пенсию. До этого никогда не замечал подобного. А тут пошло-покатило одно за другим. После случая с часами, чуть ли не на другой же день, он опять так испугался, что должен был отойти с тротуара в сторону и там постоять, прислонившись к стене, пока не успокоился.

А произошло вот что. Ему надо было перейти через улицу. И он направился и благополучно пересек бы ее, но шел трамвай, шел на большой скорости, и, хотя Андрей Семенович мог спокойно пересечь трамвайные пути до того, как вагон приблизится к нему, вдруг засомневался, не стал рисковать и отошел назад, подумав, что всякое может случиться, и тут же перед ним, до ужаса зримо, предстала картина.

…Он не успел перейти, трамвай наскочил на него и промчался, оставив на рельсах изуродованное тело. Он явственно видел свою голову, отделенную от туловища, в стороне — сумку с торчащим из нее батоном и кровь, кровь, кровь. И толпу, безмолвно глядевшую на все то, что осталось от него, что корчилось, умирало, подавая еще какие-то признаки жизни.

«Что это со мной?» — подумал он, обессиленно стоя у стены, и опять, как в тот раз, в случае с часами, слышал, как болезненно бухает сердце. «Что это, старость? Болезнь? Наступление смерти? И почему это теперь, когда все так хорошо, так спокойно? И зачем?» И еще было несколько случаев, и все таких же неприятных. То казалось, что не выключил электрический чайник — и пожар. Пожар! Все полыхает! Горят столы, шкафы, портьеры, сервант. Рушатся стены. Черный дым валит из окон. И Андрей Семенович мчится домой, оставив на улице жену. А дома все спокойно. И когда он возвращается к жене, то она встречает его удивленным взглядом, а когда он пытается объяснить, почему так поспешно убежал, ничего не сказав ей, удивление у нее сменяется настороженным взглядом, в котором есть что-то для него нехорошее.

— Понимаешь, подумал, а вдруг я не выключил чайник, и ты ушла. И вот пожар. Но, слава богу, все хорошо.

— Но ведь мы же не включали электрочайник.

— Разве? Тогда почему я так подумал?

— А это уж спроси самого себя.

В другой раз было связано с газом. И тоже — не выключил. А жена в это время спала. Он бежал по улице, чтобы спасти ее. Спешил изо всех сил, задыхался. На него обращали внимание прохожие. И не успел.

— Нюся! Нюся! — Он кричал, звал ее. Тряс. Но поздно. Она была мертва. — Боже мой! Боже мой!

И откуда-то уже милиционер. И понятые. Две дворничихи и соседка. Он знает ее, иногда она приходит к жене поболтать. И вот уже следователь задает ему вопросы. Он, не мигая, смотрит на него поверх очков. Голос у него хотя и негромкий, но жесткий.

— Как же вы могли забыть выключить?

— Видимо, по рассеянности…

— «Видимо»… Вы с ней хорошо жили? Не ссорились?

— Нет-нет, что вы…

— А кто это может подтвердить?

— Вообще-то, мы жили вдвоем. Сын далеко… Но вот соседка.

Следователь обращается к соседке. Но соседка пренебрежительно поводит головой из стороны в сторону.

— Я ничего не знаю. Заходила другой раз за солью или спичками. Только и всего, — говорит она.

— Но вы же можете сказать, что мы никогда не ссорились? — в отчаянии спрашивает ее Андрей Семенович.

— Иногда можно и не кричать, а быть врагами. Сколько угодно, — надменно говорит соседка и уходит.

— Что же, и друзей у вас не было? — снова обращается следователь к Андрею Семеновичу.

— Когда работал, были по службе, но теперь нет… Нет, друзей нет.

И еще что-то спрашивает следователь, и с каждым вопросом все труднее отвечать, и Андрей Семенович видит — веры ему уже нет.

— Вот, подпишите.

— Зачем? Что подписывать? Я же, ей-богу, непреднамеренно.