Остров любви

— Муки нет и не будет до шестнадцатого.

— Сократите пайки вдвое.

— Есть!

В палатку вошел рабочий Столяров.

— Дайте масла, голый горох горло дерет, — грубо говорит он.

— Я же дал вам масло.

— Это на вчера, а на сегодня?

— И на вчера и на сегодня по двадцать пять граммов.

— Ну, дай на завтра.

— Нельзя, будет день, будет и пища, — говорит Ник. Александрович.

— Что же вы, голодом будете морить нас?

— Ты же видишь, какое снабжение…

— У, жандарм!

— Ах ты так, уходи вон!

— Не гони, не купил.

— Вон!

Столяров, бурча, вышел.

— Он у кого работает?

— У Маши.

— Бедная девушка, в какое она попала окружение, — говорит Ник. Александрович.

Маша молчит.

14 октября. Ник. Александрович уехал на базу к Олейникову, объявив всем выходной. Мы со Всеволодом бродим неподалеку от лагеря. Скучная картина. Обнаженные деревья, усыпанный желтыми и почерневшими листьями земляной пол, громкое, словно издевающееся над нами, карканье ворон. Холодно. Солнце скрыто золистого цвета мглой, и от этого все серое, будничное.

— Уже предзимье, — грустно говорит Всеволод, — тебе хорошо, ты один, а у меня жена и славный мальчишка… Ведь я все время в отъезде, почти не вижу их. Вот и теперь, уже шесть месяцев, как уехал. Не волнуюсь за них, что там плохо им, бедствуют, — нет, я обеспечил их, но скучаю, скучаю…

— Понимаю, — говорю я.

— Ну как ты можешь понять, ты холостяк.

«Ужинать айдате!» — пронесся по лесу Шурин голос.

За столом сидел Ник. Александрович.

— Что нового? — спросил его Всеволод.

— Говорил с Олейниковым. Он оптимист. Говорит, что зимой все будет, а пока будут трудности с питанием. Да, сказал, чтобы мы к пятнадцатому ноября сдали профиль всей линии в Комсомольск.

— Как сдали? — в голос вскрикнули мы.

— Так. Это, видимо, для сравнения вариантов левого и правого берегов.

— Но ведь мы не успеем!

— Конечно.

— Так к чему же говорить такие вещи?

— Не знаю. Пришли сегодня на базу двое от Лесовского за продуктами и пустые ушли. Ничего нет. Хотя вру, есть перец, уксус и пол-ящика лимонов.

— Как, и уксус есть?

— И уксус есть.

15, 16, 17 октября. Самолетов нет. Питание сокращено до минимума. Муки нет, жиров нет, сахара нет, есть горох, горох и только горох. Рабочие начинают волноваться. Последние дни ударили заморозки. Появились забереги, болота затвердели, ручьи замерзли. Холодно, а рабочие почти раздеты-разуты.

Ледок обманывает. Нога нащупывает твердую кочку, наступает и неожиданно проваливается. Сапоги моментально наполняются водой. Приходится жечь костер. Греться.

Все чаще и чаще возникают у нас невеселые разговоры. Положение на грани катастрофы. Продукты почти все съедены. С Могды ждать нечего — и так объели эвенкийское население, остается единственное, — когда грянет гром наступающего голода, взять из неприкосновенного запаса по банке консервов и быстро податься вниз, пока не пошла шуга. Но если это случится, то какая грусть охватит нас. Добирались столько времени по Амгуни, рисковали, каждый день грозил смертью кому-либо из нас, стремились, и, когда треть работы уже сделана, наступил срыв.

18 октября. Тусклый огонек свечи освещает то одну, то другую сторону лица. В зеркале отражается щека и удивленно вытаращенный глаз. Всеволод бреется.

— Да, по-моему, самое лучшее — сделать так, — говорит он. — Сейчас уехать, получить отпуск, провести его в Ленинграде и весной вернуться сюда для окончания изысканий. — Он еще раз намылил щеки и наклонился к зеркалу.

— Да, это самое лучшее, — согласился Шкилев.

— Да поймите, еще каких-нибудь две недели — и все, не выбраться будет нам отсюда, и, верьте, от голода сами себя не узнаете, начнется разбой! — выкрикнул Володя Егоров.

— Ну, поехали паникеры. Ничего страшного нет, чувствует мое сердце — прилетит самолет, и все будет хорошо, — улыбнулась Маша.

— Ты ни черта не понимаешь и молчи! Катастрофа уже наступила, — вскакивая с ящика, на котором сидел, вскричал Володька Егоров.

— В баню айдате! — всовывая голову в дверь, объявила Шура.

Баня. Это редкость для нас. Она сделана в земле, обложена бревнами, топится по-черному — печка, и сверху навалена груда камней. Вмещает только одного человека. Как в ней жарко! Нагрели воды, и один за другим вымылись.

К обеду приехал Воротилин. В связи с принятием левобережного варианта переход через Амгунь отпадает. У Воротилина иное задание — отснять гору Канго. Она в трехстах метрах от нас. Ее скалистые обрывы спускаются отвесно в воду. Путь пойдет по ней, поэтому и нужна съемка. Воротилин частично уже отснял. Он сообщил о том, что К. В. идет от Могды к нам. Нас разделяют двадцать километров.

— Можно? — раздался за дверью голос, и тут же вошел Колодкин.

— Николай Александрович, — глядя в пол, сказал он, — дайте консерв, есть нечего.

— Не дам, ешьте горох. Делайте гороховый суп и гороховую кашу. Консервы на черный день. Нельзя.

— Так что же один-то горох.

— Консервы не дам.

— Ну тогда рабочие не пойдут завтра на работу.

— Поедут вниз.

— Ну и что ж — вниз поедем.