Остров любви

— Ладно, Сережа, оставь их, глазами не застрелишь, иди бруснику есть.

И мы едим бруснику, едим до оскомины, хотя она и сладкая. Подходит Ник. Александрович, и рабочий день начинается. Маша тут же, неподалеку, бьет шурфы по только что проложенной трассе.

Обратно идем, когда солнце опускается за сопку. Мы теперь используем каждую минуту и уже не думаем об отдыхе. Нажимать и нажимать!

За полчаса до прихода в лагерь совсем стемнело. Возвращались в лагерь другим путем и, немного не дойдя, натолкнулись на незамерзшую протоку. И я и Ник. Александрович были в валенках. Вдруг в темноте на другом берегу что-то завозилось, потом послышалось шлепанье по воде, и к нам подошел Пешка.

— Что ему нужно? — тихо сказал Ник. Александрович.

— Отец, давайте я вас перенесу, тут вода, — сказал Пешка. — Садитесь, не бойтесь.

Ник. Александрович взобрался к нему на спину, и он перенес его, а потом и меня.

На ужин только суп, и лучше бы его и не есть, — только еще больше растравил голод. Продуктов осталось на два дня, а там — черная неизвестность. В палатке холодно, печь не нагревает воздух, — все выносит, а зима только еще начинается, что же будет в морозы?

4 ноября. Пять раз просыпался от холода и наконец не выдержал — натянул на ноги валенки, влез в шубу и, согревшись, только под утро уснул.

— А ловко он придумал, — смеется Всеволод, — проснулся и уже одет, хоть сейчас в поле.

Послали Прокопия на другую сторону Амгуни искать оленью тропу и там установить шест с картоном и надписью: «Стоп! Лагерь Мозгалевского налево», а сами отправились на работу. С утра небо хмурилось, к полудню пошел мелкий снег, и вскоре повалил густой, крупный. Ветки моментально нахлобучили белые шапки, протоки скрылись. Лес преобразился.

Впереди шел Всеволод. Чем дальше отходили от лагеря, тем извилистей был путь. Вчерашней троны не было видно, шли напрямую, без ориентации. Малейшее прикосновение к дереву, к ветке — и на голову валится охапка снега. Он падает за воротник телогрейки и там сбегает по спине. Валежника под снегом не видно, ноги спотыкаются, и летишь вперед, растопырив руки и зажмурив глаза, с мыслью: «Только бы не выколоть!» Снег набивается в рукава, в рукавицы, в карманы. Через какие-нибудь полчаса вся одежда намокла, от нее валит пар, а телу холодно. Идем долго. Всеволод ведет какими-то зигзагами. Я потерял всякое представление, куда мы идем. Ноги начинают подкашиваться, и все чаще я падаю. Падает и Всеволод, падают и остальные. Наконец приходим на трассу, но в каком виде — замерзшие, усталые. А снег все падает и падает. На небе нет ни одного просвета, все затянуто серым. И куда ни посмотришь — все серое, только лес почему-то синий.

Плохо спорится в такую погоду работа, кое-как прошли триста метров, и Ник. Александрович решил идти домой. Видимость всего на пятнадцать — двадцать метров, а это для трассировщика худо.

Мало приятного было в возвращении. Усталые, пошли опять месить снег, падать и принимать на себя «подарки» с ветвей. Одна часть решила пойти вверх по трассе и там где-то выйти на лагерь, вторая, во главе со Всеволодом, — идти тем же путем, каким пришли. Ник. Александрович присоединился к нам. Было три часа дня. Всеволод шел быстро, и все еле успевали за ним. Не прошли мы и километра, как от группы осталось только пять человек. Утренних следов не было видно, и опять шли наугад, казалось, в нужном направлении. Остановились мы на бровке надпойменной террасы. Покурили и пошли вниз, вернее, не пошли, а скатились. Через полчаса хорошего хода вдруг опять та же бровка той же террасы, то же место, где мы курили и отдыхали. Застыли, оглушенные неприятным открытием. Ноги ныли от усталости, хотелось есть и не двигаться.

«В поле бес нас водит, видно, и кружит по сторонам», — попытался было пошутить Всеволод, но шутка не удалась.

Начинало темнеть. «Куда идти?» — встал перед всеми вопрос. Прислушались, не донесется ли шум Амгуни. Но было тихо.

— Идемте, — Всеволод подумал и махнул рукой, — туда.

Ничего не оставалось делать, как идти «туда», но только не оставаться на месте. Спустились опять вниз и резко свернули от «бесовой тропы». Ноги еле передвигались. Подошли к какому-то ручью. В одном месте он был затянут ледком и запорошен. Выдержит ли? Первым пошел Каляда, и хотя лед издал треск и осел, он все же продвигался вперед и благополучно достиг берега. За ним пошел я, но не решился идти, пополз. Лед оседал то под руками, то под коленями, тогда я быстро ложился, раскинув руки и ноги, и так полз дальше. За мной пошел Мишка Пугачев. С обычной самоуверенностью вступил на лед, сделал несколько шагов и… провалился по пояс. Выдернул ногу, схватился за кромку льда и опять провалился. И тогда заметался из стороны в сторону, пошел напрямик, обламывая лед. Я подал ему палку; ухватясь за нее, он вылез на берег. С одежды текла вода, лицо посинело, зубы выстукивали барабанную дробь. Сушиться было некогда. Всеволод и Шатый перешли в другом месте, и все двинулись дальше в путь. Уже наступили сумерки. Мы шли.

— Сопка, — усталым голосом сказал Всеволод.