Остров любви

Я поднял голову и увидал невдалеке сопку. Мы шли обратно к трассе. Остановились, тупо уставившись на Всеволода.

— Вот, не надо идти отдельно, вот, — со злобой сказал Шатый. — Надо идти вместе, вот…

— Ну и тропа у вас далекая, — неожиданно донесся сзади голос Одегова.

— Ты… откуда? Один?

— Один.

— А Николай Александрович?

— А он… в общем, мы подошли к ручью, видим — кто-то провалился…

— Я, — замерзшим голосом сказал Мишка.

— Перешел ручей и потерял Николая Александровича, он все по компасу шел.

— Вот что, — сказал Всеволод, — идемте к ручью, где провалились, там найдем следы Николая Александровича и по ним выйдем, только скорей, темнеет.

Двинулись. Вскоре тропа была найдена. Оказалось, она шла в противоположном направлении. Через полчаса вышли к протоке. Ноги отказывались идти, хотелось упасть в снег и лежать, лежать долго, ни о чем не думая. Но мы шли и шли. На небе одна за одной появлялись звезды. Ударил морозец. Брезентовая одежда смерзлась и противно шуршала при каждом шаге. Черными силуэтами вырисовывались деревья. Еле двигаясь, доплелись мы до лагеря.

До трех часов ночи я сушил одежду. Спать в мокром нельзя.

5 ноября. Утром явился Мельников и доложил Ник. Александровичу о том, что одежда на рабочих мокрая, просушить у одной печки за ночь не успели и нельзя ли на работу не идти. Ник. Александрович подумал и объявил выходной.

После завтрака мы со Всеволодом вышли на Амгунь. Солнечный яркий день. Усыпанные снегом ели похожи на рождественские, даже, пожалуй, покрасивее. Миллионами разноцветных искр горят заснеженные ветви. Тихо. Только Амгунь шуршит шугой. Солнце еще не совсем замерзло, и его лучи теплы. Мягко падают подтаявшие узоры с ветвей.

День проходит незаметно. Прокопий ушел в тайгу на охоту и обрадовал нас, принес пять рябчиков. Не успел наш восторг утихнуть, как приехал Машин рабочий (он ушел утром в Баджал за юколой — вяленая кета) и привез двадцать четыре килограмма юколы и шестнадцать килограммов мяса и записку от Еременко. В ней кратко сообщались новости. Мясо получил у К. В., от которого до десятого ожидать чего-либо бесполезно. Упоминалось в записке о том, будто бы есть договоренность с Блюхером о заброске нам продуктов на парашютах.

Вот и все новости. А мы-то ждали, надеялись, что к Седьмому ноября и у нас будет праздничек. Нет, не будет. Сегодня последняя мука вышла, последний доели сахар. А обидно, хотелось получше встретить двадцатилетие Октября.

— Ну что ж, видно, не судьба, — разводя руками, сказал Ник. Александрович.

— А впрочем, надо радоваться, — сказал Всеволод. — Мясо появилось, а это уже хорошо, мясо и горох — и обед не плох.

— Не плох, — согласилась Маша.

— Не плох, — согласился и я.

6 ноября. На работу не пошли. Помешал снегопад. Сделали этот день выходным, а седьмого — рабочим. Но все же предпраздничное настроение чувствовалось. Маша застелила койки чистым белым бельем, поставила большой чурбан между нашими постелями и превратила его в туалетный столик, накрыв салфеточкой. На салфеточку положила пустую коробку из-под мармелада — на зеленом фоне два солнечных персика, порожний флакон из-под одеколона, тарелочку с чайной ложкой и карандаш.

— Бесподобно, бесподобно, — одобрил Ник. Александрович.

Всеволод подошел ко мне и поздравил с наступающим великим праздником и протянул мне папиросу.

— Прошу принять сей скромный дар, — и галантно раскланялся.

Я в долгу не остался и преподнес ему коробок спичек. Это вся роскошь, которая у меня имелась. Но как бы то ни было, а настроение у меня бодрое.

Утром Мишка Пугачев и Каляда ушли в Баджал за оставшимися вещами, вернулись они вечером и на словах передали сообщение Еременко: «Тех рабочих, кто желает уехать в Керби, отпустить». У него уже трое уехали. Что-то творится вверху, но что? Хоть скорее бы кончилась эта неизвестность. Или уж работать по-настоящему, или прекратить все работы до более подходящего времени. И на самом деле, рабочие не обеспечены спецовками, голодные, быт неустроенный…

7 ноября. Холодно. Кутаюсь, сжимаюсь в комок, но все бесполезно. В палатке темно, гуляет ветер. Встал, затопил печь и, когда немного согрелся, лег опять. И тут же уснул. Проснулся от голоса Всеволода: «Вставай, вставай, Сережа. Все кончено!»

Я протер глаза, недоумевающе поглядел на него. Сквозь стены палатки проникал серый свет. У печки на корточках сидел Всеволод, на постели Ник. Александрович.

— Проснулись? — как-то особенно приветливо спросил он.

— Как будто проснулся, — ответил я.

— Ну тогда слушайте. — И он стал читать какую-то бумажку. — «Опросите всех рабочих, не имеющих зимнего обмундирования, об их желании оставаться на работе, опросите, и пусть скажут добровольно, чистосердечно. Если не хотят, тогда направьте их ко мне в Баджал для переотправки в Керби. Подброса питания не ожидается. Продержитесь до одиннадцатого. Если не будет оленей, соберите весь инвентарь в одну палатку, сделайте опись и переезжайте ко мне. Зам нач. партии Еременко». Слыхали? — снимая очки, спросил Ник. Александрович. — Это пахнет срывом работы…