Остров Мория. Пацанская демократия. Том 1

Распахиваются двери роскошного жёлтого дома. Это резиденция начальника Тайной канцелярии (ТАК). Видать, вознамеривается начальник этот отъехать куда, для дел своих важных, даже очень важных, а, може, – и для особо важных! Бритоголовый, – то ли прислужник, то ли охранник – «качок», одним словом, может, и бык, кто его знает, бросается из двери наружу, подаёт знаки кучеру. Вихрем подкатывает карета с гербом ТАК (сова-бабочка, держащая в лапках рыцаря). Молоденький участковый полицейский, проходивший мимо крыльца, мгновенно глупеет – да и был ли он до того хоть как-то умён – и вытягивается в струнку. А этого вот в его характере точно не было. Кто-то под прикрытием группы качков заскакивает в карету с тёмными пуленепробиваемыми стеклами. Карета стремительно уносится в скользкую зеленоватую мглу. Участковый, потрясённый и лишившийся дара речи, глазеет через плечо, вглядывается в грязноватый туман, туда, куда стрелой умчалась карета. Глазеет долго. Вздыхает и идёт дальше, скрываясь постепенно в тумане. Скрываются его ноги, спина, плечи, скрывается и голова полицейского. Как исчезают в тумане все плечи, все спины, все серые смазанные лица и чёрные мокрые зонты.

Там, где сплошной завесой висит мельчайшая морось, матово просвечивает, еле намечается сверху и сгущается к земле грязноватый тёмно-серый Святоиоанновский собор. Намечается, а потом и вовсе определяется конный памятник Кифе Великому, господину Всея Мории, у подножья которого высовывается из тумана и обратно в туман уходит косматая шапка могучего гренадера Адмиралтейской охраны.

Рейнский проспект, мокрый, скользкий. Серые потоки людей, серо-зелёно-жёлтый туман. Бегут, мелькают лица. Все они сосредоточены на том, как бы разобраться в самих себе. В их душах такой же сумрачный серо-зелёно-жёлтый туман. Тротуары под их ногами шуршат нешумно, тишайше шепчутся, шушукают, тушуются, растираются шаркающими калошами. Что можно было бы заметить в потоке этих стёртых лиц? Носы, разве что носы, кои в центре лица всегда заметны. Сколько уже разного о носах этих писалось. Носы протекали синие, замёрзшие, красные в прожилках, разогретые чем-то горячительным, зеленоватые, белые, приплюснутые, вытянутые, огромные, маленькие, вообще почти отсутствующие. Носы бежали поодиночке, парами, по три-четыре. Над носами чуть выше покоились котелки. За котелками бежали другие котелки, фуражки, шляпы, треуголки, цилиндры, платочки, опять фуражки, зонтики, перья, меховые шапки… Целый проспект лиц, носов, шапок, воротников, субъектов всё бежал куда-то и бежал. А параллельно ему бежал настоящий Рейнский проспект с таким же рядом домов-коробочек, нумераций, облаков, присутственных мест, разного рода заведений, магазинов и магазинчиков.

Есть особая бесконечность в бесконечности бегущих проспектов с бесконечным потоком субъектов, бегущих бесконечным рядом собственных теней. «Энная степень бесконечности», как написал посетивший Петроморию Андрей Белый. А заканчивается Рейнский проспект, упирается в набережную – и за ним ничего, ничто, полный ноль, отсутствие вещества и пространства. Так представляется стёртым умам стёртых лиц. Глаза субъектов не видят ни кипящего моря, ни искони уставившихся в туман громовых отверстий пушек. Не чувствуют субъекты бьющих в нос разнообразных запахов: морской соли, селёдки, мокрых канатов и брезентов, кожаных курток, трубок. Не видят россыпей ржавых гвоздей, скоб, рваных рыболовных сетей, ветхих швартовых и россыпей всевозможных ржавых ненужностей, в которых, как и во всех других странах, любят копаться любопытные детишки рабочего и служилого люда.

Ещё сумерки не ушли, раннее из ранних утро, ещё нет и восьми, да и семи ещё нет – пошли, как тени, субъекты, да не ради самого проспекта, просто надо пройти из жилых, спальных районов, тёмных жилых трюмов, многими ярусами уходящих в глубину, огороженную перекрестьями рангоутов со стрингерами и бимсами, скрепляющими старые борта судов, когда-то гордо бороздивших пашню морей. Да куда ж пройти-то? Да на работу. К фабричным районам. Где в таких же тёмных трюмах жужжат, дымят, теплятся мастерские, фабрики, производства разные, протыкающие фабричные эти ярусы закопчёнными трубами, поднимающимися высоко над фабричными же районами. «Мужики». Так называют их те, кто к власти поближе. Идут «мужики», то есть работяги, к своим многотрубным заводам. Не обязательно мужчины. И мужчины, и женщины, и юноши, и девушки, субъекты, одним словом, что трудятся. Редко пролетают пролётки. Идёт население спальных районов, фабричное, грубое. Туда же, в фабричные районы, идут адвокаты, инспекторы, полицейские, работники фабричных канцелярий, идут, чтобы влиться в этот обитаемый хаос, рождающийся в набегающем облаке, угрожающий центральному району

Петромории. Как было бы хорошо раздавить, раздавить этот непокорный фабричный район, приковать к земле железом мостов, проткнуть перспективами во всех направлениях.