Остров надежды

— Дорогие друзья, — начал он, — мы с вами прощаемся у берегов острова Врангеля, у той земли, которая начинает новую историю. Мы обещаем, что всегда будем высоко держать красное знамя Великого Октября. Вот со мной рядом сидит человек, представитель народа, который первым освоил эти, считавшиеся среди так называемого цивилизованного мира бесплодными и непригодными для жизни, берега. Какая у них была жизнь, в этом вы могли убедиться сами, когда видели их нищие хижины в бухте Провидения. Вы, может, не знаете еще одного обстоятельства: эти люди в течение многих лет, представляете себе — многих лет! — находились на грани гибели от голодной смерти, ибо зверя выбили хищники-промысловики из Америки, Японии и других стран. А здесь им голод не грозит. Но это еще не все. Только что Иерок сказал мне, что еще никто из его сородичей не сидел вот так, по-дружески, за одним столом с белым человеком, как они нас называют. Наша обязанность, обязанность советских людей, вернуть этим северным народам не только веру в жизнь, но и человеческое достоинство. Для этого у нас есть все условия. И прежде всего то, что на острове Врангеля никакой другой власти, кроме советской, никогда не было! И другого постоянного поселения, кроме советского, — тоже не было. Все попытки иностранных держав прибрать наш, русский, остров к рукам оказались тщетными Остров наш, русский, советский, и мне хочется провозгласить свой тост за будущее советского острова Врангеля!

Все дружно встали и сдвинули бокалы. Иероку, видно, звон бокалов доставил большее удовольствие, нежели содержимое, и он шепнул Ушакову:

— Сладким может быть чай, но не такой напиток…

— Что делать? — тихо ответил Ушаков. — Мы в гостях. Что дают, то и пьем.

Остальные эскимосы начали было есть вилками, но вскоре отказались от этого — им никак не удавалось удержать нанизанную на железную острогу еду и не ронять ее. Стали есть руками или же, следуя примеру своего умилыка, охотничьими ножами.

С моряками у эскимосов отношения были прекрасные, они вместе дружно работали, понимая друг друга с полуслова, но здесь, в нарядной кают-компании, Иерок снова почувствовал, что их, местных жителей, и жителей большого железного корабля все еще разделяет многое. Вроде бы все они теперь одинаково смотрят на жизнь, но разные многолетние привычки, обычаи и даже вот этот способ еды — отчуждают, как бы расставляют их по своим местам, закрепленным пространством прожитого.

«Пространство прожитого» — так определял Иерок то, что называлось историей, историческим отрезком — еще надо пройти, чтобы сравняться с современной цивилизацией. Так думал Ушаков, исподволь наблюдая за Иероком и его земляками, чувствуя вместе с ними неловкость, застенчивость и едва скрываемое желание поскорее закончить трапезу и вернуться на берег.

— А нельзя ли получить чаю? — тихо спросил Иерок. Ушаков передал просьбу эскимоса одетому в высокий белый колпак и белую куртку корабельному коку. Вскоре на столе появился большой чайник с крепко заваренным черным кирпичным чаем, любимым напитком Иерока.

Были еще тосты, речи, пожелания хорошей зимовки.

Но корабельное расписание строго, и в назначенный час капитан Миловзоров сказал заключительный тост и проводил гостей к трапу.

Катер отчалил от борта «Ставрополя», и в эту секунду Ушаков подумал о том, что рвется последняя ниточка, связывающая его и его товарищей с большим миром.

Капитан снял фуражку и помахал ею на прощание, махали и все остальные, кто провожал отходящий катер.

Прощался и Ушаков, тоже махая рукой, а эскимосы стояли рядом с ним неподвижно, словно каменные изваяния. Когда катер отошел от борта подальше, Иерок поделился с друзьями впечатлением о сладком вине и обрадовался, услыхав, что оно не понравилось и его соплеменникам.

— Иногда у них бывает такой извращенный вкус, — заметил Тагью.

Ушаков с любопытством спросил:

— О чем разговор?

— О прощальном ужине, — уклончиво ответил Иерок. — Когда пароход отплывет и сядет солнце, мы начнем наше празднество.

— Какое празднество? — поинтересовался Ушаков, у которого на душе сейчас было совсем не празднично.

— Когда наши песни зазвучат над островом, только тогда мы почувствуем, что по-настоящему дома, — объяснил Иерок. — И еще: когда кто-нибудь помрет и кости умершего истлеют и смешаются с землей…

— Но мы умирать погодим! — стряхивая с себя грусть, улыбнулся Ушаков. — У нас бездна работы, впереди зима. Каждая пара рук на счету, зачем помирать? Верно?

— Да, — всерьез, без улыбки ответил Иерок, — умирать подождем.

Попрощавшись с командой катера, высадились на остров, но не ушли, остались на берегу, разведя из собранного плавника и обломков ящиков большой костер.

«Ставрополь» выбрал якорь и, дав протяжный прощальный гудок, отразившийся от скалистого мыса, медленно набирая скорость, взял курс на выход из бухты Роджерс в открытое море.