Остров Немого

Эйнар вернулся в дом, где отец и Эмиль ждали его – застыв, как две неподвижные фигуры, похожие на статуи. Отец напряженно всматривался в даль. Как только его тревога рассеялась, он молча разжег огонь. В его действиях не было ни злобы, ни раздражения, словно он смирился с неизбежным.

А Эйнар принялся утешать маленького Эмиля в холодных объятиях утреннего тумана.

Это произошло около шести месяцев назад.

Потом прошла целая зима, холодная и безмолвная, сковавшая холодом предметы и сердца. Дни тянулись в ожидании известий от Эйвинда. Надежда на его возвращение угасала, и стало ясно, что место смотрителя он не займет. Тогда Арне решил доверить маяк Эмилю. С одержимостью он рассказывал младшему сыну об устройстве маяка и заботах, которые ждут будущего смотрителя. Они подробно изучали работу ламп, параболических отражателей, системы вентиляции; занимались чисткой и нарезкой фитилей, рассчитывали расход масла и вместе выполняли все стандартные действия по техническому обслуживанию. Эмилю всё это казалось игрой, ему нравилось быть в обществе отца и заниматься серьезным делом. Но часто случалось так, что Эйнар испытывал мучительную зависть, видя, как много времени отец уделяет младшему сыну. Эйнар всему научился сам или благодаря Эйвинду, который был всего на два года его старше. Если ему случалось что-то сделать не так, отцовский ремень, палка или рука тут же учили его больше не повторять ошибку.

Иногда Эйнар незаметно наблюдал за ними, за тем, как отец обнимает Эмиля на галерее маяка – самом опасном и желанном месте на маячной башне. Эйнар не мог припомнить, чтобы отец так же крепко обнимал его. Они никогда не стояли вот так, на вершине башни, против ветра, который, казалось, готов был разомкнуть их объятия, но всякий раз отступал. Арне показывал Эмилю пролив и проходящие мимо лодки и суда, шепча ему слова, оставшиеся для Эйнара тайной. Наверняка Эйвинд тоже их слышал, но Эйнар – никогда. День за днем в нем росла и зрела обида.

С виду Арне оставался спокойным, как будто принял выбор Эйвинда, но внутри он испытывал злость, негодование и даже презрение к тому, что произошло. Эти чувства Арне не скрывал только при Эйнаре, отчего средний сын боялся гнева отца и был покорным даже тогда, когда ему хотелось бунтовать и делать всё наперекор. Он продолжал заниматься хозяйством, убирать в доме и готовить еду, потому что это была его работа и ничто другое не было ему позволено. Эйнар привык жить в тайном страдании.

Иной раз он удивлялся тому, как, несмотря ни на что, в его сердце просыпалась любовь к отцу. Хотя он и ненавидел некоторые его черты. Возможно, потому что мать, Гюнхиль, любила его и воспоминания о ней делали Эйнара снисходительнее и терпимее.

Отец схватил деревянную ложку, будто гладиаторский трезубец, и принялся хлебать суп. Эйнар сидел позади него с кленовой палкой в руках и смотрел на его затылок, на волосы, собранные в короткий хвост. Он услышал громкое чавканье, звуки, подобные чавканью свиней, и сжал палку еще сильнее, так сильно, что костяшки пальцев побелели.

В этот момент в кухню вошел Эмиль.

– Я такой голодный! – произнес он, стоя в дверях.

За дверью раздавался стук дождя.

– Заходи, малыш, – ответил Эйнар, не оборачиваясь, – и поешь!

4

Однажды Эйвинд придумал найти клад Дагге Вассмо.

– У него – самый быстрый одномачтовый шлюп, такой лихой, что даже ветер не может его обогнать! Он так и ходит по морю – с одним парусом, черным как ночь, и носом, украшенным головой змеи.

– А ты откуда знаешь? – спросил Эмиль. От страха его глаза стали как два ореха.

– Мне рассказал старый рыбак. У него миллион историй!

– Как его зовут?

– Финн Хёбаак.

– Я знаю Финна Хёбаака!

– А дальше? Дальше что? – не терпелось услышать Эйнару.

Ребята рыбачили, но никто из них не обращал внимания на поплавки: история, которую рассказывал Эйвинд, казалась им гораздо интереснее.

– Дагге Вассмо был ужасом этих вод. Тот, кто видел его черный парус на горизонте, понимал, что пришло время молиться. Или взять меч и – чик! – перерезать себе горло!

Эмиль улыбнулся – чтобы не закричать от страха. Он почувствовал, что ночью ему приснится всё, о чём рассказал Эйвинд.

– Какая чушь! – воскликнул он, пытаясь избавиться от этих мрачных мыслей. – Перерезать себе горло! Зачем?

– Затем, малыш, что, если ты оказался в руках или под лезвием меча Дагге Вассмо, тебе конец. Самое большое удовольствие для него – пытать и убивать пленников! И чтобы повсюду пахло свежей кровью!

Эмиль тут же посмотрел на пролив. В эти жаркие дни тот оставался очень спокойным, почти ровным. Но Эмиль мог легко представить его мрачным и бурным, с нависшими над самой водой грозовыми облаками. Он ясно представил себе шлюп Дагге Вассмо, который рассекает волны, словно лезвие его меча – глотки врагов. Он почти слышал хохот Дагге, холодный как лед и оглушающий, как пощечина. Эмиль отвел глаза, стараясь сосредоточиться на Эйвинде – тот рассказывал историю точно заправский актер: раскачиваясь на пятках и просунув большие пальцы под подтяжки, надетые прямо на голое тело.