– Имей в виду, Петро, – процедил он. – Если хоть малейший повод…Расстреляю без суда. И напоминания, что ты меня на Висле собой закрыл, на сей раз не подействуют. Вник?
– Да вы чё, капитан? – в голосе Будника клокотнула обида. – За кого меня держите? В Кракове совсем другое было. Там маруха в теле. Сиськи по два пуда. Сама, считай, напросилась. Это уж после перед своими придумала, будто снасильничал. А здесь? Что ж я, нелюдь? И вообще это я на прислугу глаз положил…С прислугой-то можно, если по взаимности?
Повинуясь требовательному жесту капитана, он замолчал. Сверху, из библиотеки, донеслось пение. Горевой под аккомпанемент гитары исполнял романс. Слова едва угадывались. Но одну фразу Арташов разобрал. Не веря своим ушам, он, будто завороженный, принялся подниматься по лестнице, навстречу музыке. Стали хорошо различимы и гитарные переборы, и поощрительные реплики баронессы и Невельской. В ожидании второго куплета Арташов затаился. Может, всё-таки послышалось? Горевой артистично кашлянул и продолжил:
«Разлюби меня, Муза печали. Полюби меня, Муза любви, на осклизлом житейском причале мой оставшийся путь присоли.»