Остров незрячих. Военная киноповесть

…Первый восторг чудесной встречи схлынул. Оставшись наедине в комнате Арташова, оба переменились. Зажатые, неловкие, они исподволь приглядывались друг к другу. Маша, забравшись с ногами в кресло и закрывшись по горло пледом, затравленно отмалчивалась. Арташов исподтишка изучал перемены в ее замкнутом, поблекшем лице. Не заметить этот рыщущий взгляд было невозможно. – Ты еще не видел самого привлекательного, – насмешливо сообщила Маша. Демонстративно, рывком сдернула косынку. Пышная прежде смоляная копна, коротко подстриженная, поумялась и словно выгорела. Под выцветшими глазами стали заметны набухшие, отдающие в желтизну бугры. Холодно улыбнулась невольному его испугу. – Если очень интересно, врачи говорят, это от сердца. – Досталось тебе, – пробормотал Арташов. – Досталось, – скорбно согласилась Маша. – Женя! Говори, что мучит! Не ходи вокруг да около. Я же вижу, что ты не в себе. Или не рад, что нашлась? – Что значит не рад? – Арташов возмутился. – Ты, знаешь, говори да не заговаривайся. Я тебя разыскивал. Как раз сегодня с командиром корпуса о тебе говорил. Просил организовать поиск. А он, чудак, представляешь, спросил, не сбежала ли, мол, твоя невеста, добровольно. Это о тебе-то! Он неестественно засмеялся. Пугаясь ее молчания, оборвал смех. – Ведь не могла же? Я генералу твердо сказал: она меня дождаться обещала. И раз не дождалась, значит, увезли силой.

– А теперь боишься, – Маша знакомо, как когда-то, наморщила носик.

– Давно отбоялся! – выкрикнул Арташов. Сбился. – А вот за тебя да, – боюсь! С того времени, как в освобожденном Льгове не нашел. Жива ли, мертва? Хоть и гнал плохие мысли, но всё сходилось, что погибла. И вдруг чудом нашлась. Потому должен знать, каким образом здесь оказалась! Это тебе понятно?

– Конечно же, должен, Женечка, – на Машином лице появилось подобие слабой улыбки. Искательно провела пальчиками по мужской руке, как делала когда-то, заглаживая вину. Ощутила его отстраненность. Горько сдвинула брови.

– Я добровольно уехала, – рубанула она. Прикусила губу, – таким чужим он сделался. – Точнее, добровольно-принудительно. Из-за неустановленных чудаков, что немецкого полковника убили. – Так это из-за меня?! – вскинулся Арташов. – Всё в те дни совпало, будто специально. Начальником полиции служил такой Васёв. Наш бывший офицер. Попал в окружение и при первой возможности сдался. Выслужиться стремился. И ради этого ничем не гнушался. Страшный человек. А для меня особенно страшный. На другой день после того как… вы ушли, взяли, как водится, заложников, – убийство-то на партизан списали. У меня был пропуск в тюремную канцелярию. Пришла во внеурочное время. А окно канцелярии во внутренний двор выходило. Их как раз расстреливали.

Ее передернуло. Арташов успокаивающе положил руку на плечо, но, погруженная в тяжелые воспоминания, она этого, кажется, не заметила.

– Среди расстрельной команды был Васёв. Так вот я видела, как он по ним стрелял. Весело так. Заставлял бегать и – на пари, как по воробьям. И он меня в окно увидел. Посерел. Я сразу в его глазах свой приговор прочитала. Кому ж свидетели собственных зверств нужны? Тем более, когда в войне перелом. Тем же вечером одна из девчонок мне шепнула: мол, слушок пошел, будто кто-то из старух в Руслом видел, что после отъезда эсэсовцев из моего дома выбрались советские солдаты. Будь наши ближе, ей-богу, сама бы через линию фронта на удачу побежала, а так ясно же, что как только дойдет до Васёва, мне конец. На другой день в Германию отправляли на работы. Выхода не оставалось. По счастью, неразбериха творилась. Договорилась с девчонками, подчистили документы – и все! Я им за это платья свои раздала.

Маша, сбивая подступающую истерику, зло расхохоталась: – Это ж кому сказать! Дать взятку, чтоб тебя угнали в Германию! Какова веселуха? Арташов, ошеломленный услышанным, поймал ее за руку, усадил рядом с собой, прижал с силой, будто хотел смять, – как тогда, в Руслом. – Ну, ну, довольно. Теперь всё позади. Мы снова вместе. – Вместе, – уныло согласилась она. Решилась. – Женя! Ты не понимаешь: я дважды меченая. – Тоже мне – меченая! – фыркнул Арташов. – Пигалица – переводчица. А гонору – как у врага народа. Фраза вырвалась случайно. Но ее хватило, чтоб Арташов сбился с бодряческого тона, а Маша понимающе закивала. Оба знали, что именно такая формулировка и прозвучит, если дойдет до разбирательства. – А кому вообще какое дело!? – Арташов зашагал по комнате. – Нечего об этой комендатуре и заикаться. Попала из-за матери в оккупацию, угнали в Германию. И здесь советский воин-освободитель находит свою недозамученную невесту. Точка. Нормальная биография. Без вопросов! Он слегка смешался: – Жалко, конечно, что в этом доме оказалась. Она поняла: – Женька! Да меня спасло, что я сюда попала. Я тебе вообще скажу, – это святые люди!

– Может, и святые, – не стал спорить Арташов. – Но не наши святые. Я не для того тебя нашел, чтоб тут же потерять. Для начала надо будет сделать так, чтоб твое имя не упоминалось рядом ни с баронессой, ни с Горевым. Тогда никто и копаться не станет. Сейчас таких репатриантов по Германии тысячи тысяч. Он увидел, как Машин ротик сложился в знакомую упрямую складку.

– Я не уйду от них, – объявила Маша. – Пока девочек не передадим, не уйду. Ты не понимаешь, – меня здесь приютили, выходили. Можно сказать, укрыли от войны. И бросить, когда у них никого не осталось, – это как предать. Так что, Женечка, давай каждый сам по себе. Не было Маши и не надо. Я ведь понимаю, у тебя биография. Она прошлась пальчиками по орденам. Арташов понял – спорить бесполезно. Она пойдет до конца.

– Что ж, быть посему, – решился он. – Детей сдаем, куда положено, после чего женимся. Бог не выдаст, свинья не съест. Пусть кто-нибудь попробует тронуть жену орденоносца-победителя! Лицо Арташова озарила беспечная большеротая улыбка, которая часто вспоминалась ей во сне и которую уж не чаяла увидеть наяву. Он так хорош был в своей мальчишеской отчаянности, что Маша едва преодолела искушение кинуться ему на шею. И кинулась бы, если б не понимала, что станет для него тем булыжником, что утянет его за собой на дно вместе со всеми великолепными регалиями. – А ты всё такой же – безмерный, – она насмешливо сморщила носик . – Как это ты с таким норовом выжил? – Да причем тут? Глупость какая. Я ж люблю тебя! – А я? – задумчиво произнесла Маша. Артюшов обомлел. – Ты ж ничего обо мне, нынешней, не знаешь. Меня четыре года корежило так, как другой за всю жизнь не выпадет. И, видно, перекорежило, выжгло изнутри. Пока не встретила, вспоминала, надеялась. А вот встретила и – чувствую себя головешкой обугленной. Похоже, и впрямь перелюбила. – Врешь! – Арташов обхватил ее за плечи. – Я ж помню, какой ты была в Руслом! Ты всё врешь. Назло! Он тряхнул ее, пытаясь заглянуть в глаза. Но Маша лишь поморщилась болезненно, заставив его распустить сжатые пальцы. – Придумал тоже – назло. Да ты для меня, наоборот, – шанс. Такой орденоносной грудью прикрыться – только мечтать. Мне бы сейчас у тебя на шее повиснуть. Но только в самом деле иссякло всё. Как у твоего любимого Есенина: кто сгорел, того не подожжешь. А жить за ради Христа не смогу. В этом не изменилась. Да и ты гордый, подачек не принимаешь. Хотя, если хочешь, на прощанье… Она сделала разухабистый жест в сторону кровати. Храбро поймала оскорбленный мужской взгляд. – Прости. Боясь передумать, выскочила в коридор.

С затуманенными глазами вбежала по лестнице на второй этаж и едва не сбила Невельскую.

– Машенька! – перехватила ее та. – У нас тут всё кипит. Лицо престарелой кокетки озарилось восторгом. – Господи! Вот ведь судьба. А что я тебе всегда говорила? – затараторила Невельская. – Вот мне говорили, а я все равно говорила. Помнишь же?! Вот по моему и вышло! Я сразу по нему поняла, что это чистый, хороший мальчик. А еще говорят, случай слеп. Глупости какие! Провидение всегда благоволит влюбленным. Как же мы за тебя рады… Но почему плачешь? – наконец заметила она. Переменилась в лице. – Неужели отказался?

Маша замотала головкой.

– Я сама! – Ты? – Невельская недоумевающе потерла виски. – Но как же? Ведь столько рассказывала! – Не мучьте меня, Лидия Григорьевна! – Маша выдернула руку и убежала, оставив Невельскую в тягостном недоумении.