Остров незрячих. Военная киноповесть

– Удобное гнездышко! – Гулько вышагивал по гостиной, перекатывая шаг с пятки на носок, отчего паркет под сапогами постанывал, словно в испуге. И это доставляло ему удовольствие. Но истинное наслаждение он испытывал от страха, в который вогнал обитателей особняка.

Элиза Эссен, подавшись вперед в кресле, напряженно вслушивалась в звуки высокого, надрывного голоса. Невельская, прижав руки к груди, вглядывалась в мелькающего перед глазами человека, силясь понять причину столь громкого негодования. Горевой, затихший позади кресел, угрюмо глядел в затылок баронессы, как человек, единственный из всех догадавшийся о том, что последует дальше.

Даже Мухаметшин и Будник, по приказу Гулько застывшие возле двери с автоматами наперевес, выглядели ошарашенными.

– Вы же русские, черт бы вас побрал! – фальцетом выкрикнул Гулько. Сам заметил, что получилось чересчур надрывно. – Пусть онемеченные, но русские. Как же могли на такую подлость решиться, чтоб против собственной родины пойти? В то время как мы кровью истекали, вы тут у Гитлера под брюхом пристроились да выжидали, чтоб на чужом горбу вернуться! Да не просто выжидали, а пособничали да подднауськивали.

Баронесса, будто что-то наконец уяснив, пристукнула поручень кресла.

– Сударь! – прошипела она. – По какому собственно праву вы позволяете себе разговаривать в подобном тоне? Тем более – с женщинами!

Гулько, будто только и ждал возражений, оставив хождение, подбежал к баронессе, угрожающе склонился.

– Я тебе не сударь, курва курляндская! – передразнивая, прошипел он. – И ты для меня не женщина, а вражина. Думаешь, если когда-то к России примазалась, так заслужила снисхождение? А вот это видала?

Он с удовольствием свел пальцы в увесистую дулю.

Потрясенная Элиза Эссен, вжавшись в кресло, смотрела, как перед ней потряхивается рыжеволосая лапа с нечистыми ногтями.

Внезапно другая мужская рука обхватила запястье особиста и с силой толкнула его назад. Перед креслом баронессы, отгородив ее от Гулько, встал Горевой.

– Вот что, любезный! – жилистый шрам его быстро подергивался. Осознание, что виной случившемуся собственная болтливость, придало старому эмигранту решимости. – То, что вы не сударь, от вас за версту несет. Но если мы, по-вашему, преступники, то существует суд, до решения которого извольте обращаться с нами в соответствии с цивилизованными нормами.

Гулько, в первую секунду обескураженный отпором старика, пришел в себя.

– Суд тебе? Отродье белогвардейское! Вот тебе будет суд! – он хлопнул по кобуре пистолета. – В двадцатом успел драпануть, так теперь добьем!

Он угрожающе шагнул к Горевому, заставив старика попятиться и едва не сесть на колени баронессе. Удовлетворенный маленькой победой, повел пальцем вдоль кресел:

– Думали, Родине изменить – как чихнуть! Что ни напакасничай, всё с рук сойдет. А вот не сойдет! Не простит вас Родина. Кровавыми слезами умоетесь. – Вам удобно? – холодно поинтересовалась баронесса, и Горевой моментально отодвинулся. – Кажется, Серж, мы вам обязаны этому милому обществу. Я всегда вам пеняла на неразборчивость в знакомствах. Подавленный Горевой смолчал.

– А ты, Лидушка, как будто доказывала, что они за тридцать лет переменились, – горькая язвительность фон Эссен обратилась на Невельскую. – Schau dir mal diesen triumphierenden Flegel an! Erquicke dich am Anblick der Evolution! [21] .

Невельская, обычно порывистая, пугливая, с какой-то отстраненностью перевела взор на Гулько.

– Насколько я поняла, вы собираетесь нас арестовать? – уточнила она.

– Догадливая, – съехидничал Гулько.

– Но вы забываете, что здесь, – начав говорить, Невельская, как и остальные, увидела входящего Арташова и закончила фразу, прибавив голосу, скорее уже для него, – содержатся восемнадцать девочек-калек. Что с ними станется?

– А это теперь не ваше собачье дело! – Гулько, проследив направление взглядов задержанных, повернулся к двери. – А, капитан!

– Здравия желаю! – Арташов цепким взглядом окинул гостиную.

– Дрыхнешь беспечно! – Гулько демонстративно оценил помятый вид вошедшего. – Посреди фашистского гнезда!

– Почему собственно фашистского? – Арташов выгадывал время, пытаясь сообразить, как вести себя дальше.

– Почему? – Гулько саркастически усмехнулся. – Это я у тебя должен спросить, почему до сих пор врагов народа не разоблачил? Вот этот благообразный дедок, к примеру, – ткнул он в Горевого, – другом твоим себя объявил. Отцов наших в гражданскую стрелял. А наверняка и вешал. А ты ему, выходит, дружок. Или не знаешь, что всё это бывшие буржуи да белогвардейцы, сбежавшие от советской власти? Арташов понимал подоплеку вопроса и цену своего ответа. Но взгляды троих задержанных с надеждой сошлись на нем.

– Знаю, – не стал отпираться Арташов.

– Тогда почему не доложил?! – Доложил. Лично командиру корпуса. Он, как и я, полагает, что советская власть со стариками не воюет.

– Ты дурочку не валяй и комкором не прикрывайся! – обрубил Гулько. – Или утверждаешь, что генерал Полехин, когда был здесь, знал, что перед ним фашистские пособники?

Гулько выжидательно прищурился. Арташов принялся покусывать губы.

– Так что? – не отступался особист.

Капитан вскинул глаза.

– Ни генерал, ни я ни о каких фашистских пособниках слыхом не слыхивали! – отчеканил он. – Есть просто старые люди, которые за собственные средства пытаются помочь сиротам… – Ловко! – подивился Гулько. – Что ловко? – Арташов нахмурился. – Да тебя тут вокруг пальца. Разведчик, твою мать! Разнюнился. Поддался на вражескую провокацию. Забыл про такое слово – бдительность. Глаза тебе сиротами застили! А сироты эти – обыкновенная «крыша» для таких дураков как ты. Под прикрытием которой они финансировали фашистов на войну против нашей родины! Арташов ошеломленно посмотрел на притихших хозяев. Горевой отвел взгляд. – Ты не на них, на меня гляди! – потребовал Гулько. – Они уж сами во всем признались. – Прекратите лгать! – в своей бесстрастной манере отчеканила Элиза Эссен. – Я вам говорила и повторяю: мы никогда ничем не помогали национал-социализму. Деньги жертвовались не на войну, а госпиталям! – Баронесса делала то же, что еще в пятнадцатом году в Петербурге, – помогала выхаживать раненых, – вмешалась Невельская. – Фашистских раненых! – уточнил Гулько, едва сдерживая ликование. – Которые после, вылечившись, шли убивать наших бойцов. Хоть теперь дошло, капитан? Перед тобой злобный классовый враг. Арташов отошел к окну, – больше ничего сделать он не мог. – Этих недобитков я немедленно увожу с собой, – подвел итог дискуссии Гулько.

– Что ж с сиротами будет?! – выкрикнула Невельская.

– Спохватилась! – огрызнулся Гулько. Но поскольку этого ответа ждал и Арташов, буркнул. – Раскидаем куда-нибудь ваших фашистских выблядков. Сейчас голова о главном болит!

Он, будто кот сметану, обласкал взглядом безучастных задержанных:

– А ну, белая кость, пошли! Даю десять минут на сборы. Но под моим приглядом!

Невельская поджала губы:

– Желаете понаблюдать, как женщины переодеваются?

– Придется по долгу службы. А так… не такое уж это удовольствие – пялиться на голых старух.

– Хам! – оскорбилась Невельская.

– А если б с удовольствием, так не был бы хамом?! – Гулько, в восторге от удачной остроты, расхохотался. Заметил, что Невельская запунцовела. – То-то…Все вы, бабы, одинаковы. Что прачки, что баронессы, – одна физиология. Ну, пошли живенько…Минутка дорога. Гулько и впрямь торопился: важно было лично доставить задержанных и как можно скорее доложить по инстанции о разоблачении законспирированного фашистско-белогвардейского гнезда. Опоздаешь – много появится желающих примазаться. – Это еще что за чучело? – поразился он. В гостиную, закутанная в платок, с корзиной в руках, ввалилась Глаша. Баронесса озадаченно нахмурилась: – Ты здесь зачем? – Собрала вот в дорогу, – Глаша показала на корзину. – Чай, далёко. В Сибирь. – Немедленно ступай к себе! – заклинающе процедила баронесса. Глаша насупилась: – Как это к себе? А то вы без меня в Сибири управитесь. Ведь как дитё малое. – Да, без няньки там никак! – Гулько расхохотался. – Тогда пошли со всеми, нянька! Поможешь барыне одеться. В последний, так сказать, путь. Узбек, за мной! Будешь сторожить. – Таджик я, товарища подполковник! – поправил Мухаметшин. – Один хрен, за мной.

Подгоняя задержанных, Гулько захлопал в ладоши. Теперь, когда ему открылся антисоветский заговор, сулящий перемены в карьере, он сделался почти благодушным. И даже игриво выдавил из гостиной замешкавшуюся Глашу. – Что ж ты, вурдалак, чисто, на убой гонишь? – послышался недовольный Глашин голос. Процессия протопала на второй этаж.

Едва Гулько скрылся, стоявшие доселе навытяжку Сашка и Будник расслабились.

– Да-а, – искательно глядя на Арташова, протянул Сашка. – Вон оно как бывает. Мы с ними по-людски. А выходит, – фашисты. Как, Петро?

Ответить Будник не успел, потому что в гостиную со стороны спален влетела Маша.

– Ты? – Арташов задохнулся. Сделал знак Буднику прикрыть дверь за ушедшими. – Немедленно уйди к себе.

– Ты должен помочь, – объявила Маша.

– О чем ты?! – Арташов неловко скосился на разведчиков. – Раз слышала, должна понять. Они! – он принялся чеканить слова, – да-ва-ли день-ги фа-ши-стам! На вой-ну против СССР!

– Да не на войну! Вот еще глупость, – Маша всплеснула руками. – На раненых же!

Ища поддержки, она посмотрела на Сашку и Будника. Оба отвели сумеречные взгляды.

– Пойми, дуреха! Неважно куда! – выкрикнул Арташов. – Главное– фашистам! И это пособничество! Это – приговор! Без вариантов. Всякий, кто сунется, – пойдет вслед за ними…

Будто вколачивая в нее эту мысль, он скрестил руки могильным крестом.

По упрямо поджатым Машиным губам он понял, что она разговор законченным не считает. Перебивая новый всплеск эмоций, поднял палец, прислушался.

– Гулько возвращается, – подтвердил Сашка.

– После договорим! Немедленно уходи к себе, – заторопился Арташов. – И чтоб до их отъезда не показывалась. Не хватало еще, чтоб он тобой занялся.

Но Маша, вроде, собравшаяся подчиниться, вдруг замерла.

– Да что ж тебя, на себе, что ли, волочь? – в отчаянии Арташов ухватил ее за талию, но с таким же успехом можно было бы передвинуть гипсовую статую, – закаменевшая Маша неотрывно следила за появившимся в проеме человеком.

– Капитан! Пошли кого-нибудь к развилке… – вошедший Гулько удивленно увидел подле Арташова молодую женщину с расширенными от ужаса глазами. Вгляделся, наполняясь недобрым предчувствием.

– Васёв! – простонала та.

Гулько взмок, – он узнал переводчицу из льговской комендатуры. Узнал и понял главное, – она не должна заговорить. Прежде, чем включилось сознание, рука сама потянулась к кобуре.