Остров, одетый в джерси

Тут мягкосердечному Кумару стало плохо, и он поспешил покинуть столовую. Да и мне было не больно-то здорово. И кому же от такого станет хорошо? Шимпанзе доставляют нам радость. Мы смеемся над их фокусами в цирке, радуемся, наблюдая в роли киноартистов. И вдруг узнаем, что из рук делают пепельницы. Если б я думал год, то не смог бы придумать более жуткой вещи.

— На воле бонобо осталось очень мало. Чуть-чуть. А у нас в приюте их уже шестьсот штук скопилось.

— Чего же ты тогда волнуешься? — сказал Наянго. — Вырастут они, окрепнут. Выпустишь их, и опять в природе будет много этих, как их… бонобов.

Тут Томи так врезал ладонью по столу, что тарелка с овсянкой подскочила передо мной сантиметров на двадцать. Я поймал ее в полете и затем поймал тарелкой овсянку, которая из нее вылетела. Но этого трюка никто не заметил.

— Много ты понимаешь! Над этой проблемой ученые всего мира день и ночь думают и решить ее не могут. А Наянго, умнее всех да?

— Да нет, почему…

— Умнее, умнее. Вон чего предлагает: бонобо выпустить! Обезьян, которых вырастил человек, в природу возвращать нельзя. Потому что они из леса тут же обратно в город прибегут и будут под окнами стоять, еду выпрашивать. Вот тут то их злые люди и схватят. Эта проблема называется «проблемой реинтродукции». Тому, кто ее решит, сразу Нобелевскую премию дадут.

Кумар от таких слов сразу назад в столовую вернулся. И стал решения трудной проблемы предлагать. То ли на Нобелевскую премию рассчитывал, то ли так, от чистого сердца.

— Может людям, которые за обезьянами ухаживают, на себя мешки надевать, чтобы их лиц видно не было?

— А запах? Они же запах чувствуют. Компре ву?

— Одеколоном побрызгаться.

— Шимпанзе очень умные, почти как человек. Вот если, Кумар, я надену на голову мешок, духами надушусь и подойду к тебе, ты что подумаешь?

— Я подумаю, что Томи с ума сошел.

— Вот и бонобо то же самое подумают. Тут воспитывать не бонобо надо, а людей. Чтобы они добрее стали.

Тут не только Кумар, но и все остальные поняли, что эту задачу сроду не решить, потому что среди людей обязательно найдется злой человек. Он подумает: «Работы нет. Денег нет. Вот бивень, говорят, много стоит. Не завалить ли слона?». И обязательно завалит, и бивень продаст. А потом и шимпанзе хлопнет.

Через десять лет в саванну приедут туристы и не найдут ни слона, ни жирафа. И им придется фотографировать баобабы или местных ярко разукрашенных воинов. Грустно-то как. И печально.

— А как у вас устроен приют? — спросил Кумар. — Нет ли в нем коридоров?

— Тре симпль. Очень просто устроен. Несколько гектаров леса огорожено сеткой и на этой территории живут обезьяны. Но не просто на деревьях сидят, а учатся. Ходят по лесу, растения срывают. Попробуют на вкус, ага, съедобно, значит, этот тростник есть можно. А это чего? Белена? Вай, мама! Стошнит его, и больше он уже белену трогать не станет. Так и учится.

— А если он сильную отраву какую сожрет? Поганку, к примеру?

— Ва!!! Поганку!!! А я зачем? Я ему быстро смесь горчицы с солью в рот налью, чтоб поганка наружу вышла и желудок промою. Ведь по профессии я — ветеринар.

Так мы и узнали, что Томи — ветеринар.

— Вот ты — доктор лечащий, зверей лечишь, — говорит Кумар. — Так?

— Так, — отвечает Томи.

— А не хочешь ли также и «доктором наук» стать? Диссертацию защитить? И тема у тебя какая интересная, об обезьяньих сиротах…

Было видно, что сам Кумар доктором наук стать не прочь.

Томи подумал и отвечает:

— Нет. Никак не хочу.

— Отчего ж?

— Оттого, что некогда. За обезьянами смотреть нужно. Тут выбирать нужно — или ты доктор, который диссертации пишет, или тот, который лечит.

— Если правильно выбрать, — намекает Кумар, — то можно будет на зарубежные конгрессы ездить, лекции читать за бешеные деньги и ни в чем себе не отказывать. Ты подумай.

Томи опять подумал и говорит.

— Ты чем, Кумар, занимаешься, какими животными?

— Занимаюсь я слонами, но особенно — коридорами.

— Вот ты про коридоры диссертацию и пиши.

— Понял, — сказал Кумар.

И стал вчерне сочинять лекцию о коридорах. Чтоб потом ее читать за бешеные деньги.

В это время новый африканец как раз плеер выключил и наушники снял.

— А ты что думаешь о проблеме реинтродукции? — спросил его Наянго, приглашая принять участие в дискуссии. — Может, у тебя есть способ решения этой проблемы?

Новичок вытер губы салфеткой и бросил ее, скомкав, на тарелку.

— Ты ко мне со своими перлами не приставай, понял баклан. Я сам крутой.

— А кто ты, собственно, такой? — удивился лесник Наянго.

— Я-то, собственно, Деограция. Знаешь такого?

— Нет, не знаю.

— Ты, откудова, сам ваще?

— Из Нигерии.

— Тогда понятно. Далеко живешь, а то бы знал. От меня вся Уганда тащится, понял?

— Нет.

— Ты че! Я самый крутой репмэн в Уганде! Я Боба Марлиха на бамбуке играю!

Тут наступила тишина, которую смело можно было назвать гробовой. Даже часы на стене перестали тикать. Их стрелки напоминали брови, которые от удивления взлетели на самую вершину лба и там склеились. Все вокруг задумалось, пытаясь понять, что общего может быть между рэпом и охраной природы, и как можно играть Боба Марлиха на бамбуке.