Остров Сахалин

Человек подпрыгнул, одновременно не переставая лежать.

– Вот именно, – повторил он. – Вертолеты летают. И мухи летают. И кое-где комары. Летают… Вы понимаете? И ракеты! Понимаю, вы считаете это кухонной философией, я с вами отчасти согласен… Но разницы между кухонной философией и обычной не так уж много, поверьте, я человек с историей, я знаю… Вы пробудили во мне странные чувства, Сирень, я уже стал забывать, а тут вы… Нет, я бы решительно подарил вам собачью шапку! А унты?! Вы знаете, как чудесно иметь зимой унты?

Артем закашлялся, но Чек не обратил внимания, ему хотелось рассказывать, лежа на спине и размахивая руками, преимущественно левой. Артем же проверял багор, точно в нем могло что-то сломаться.

– Эсхатология всегда стремилась рассматривать конец света как нечто завершенное, четко определенное в своих границах. Взойдет звезда Полынь, восстанут мертвые на живых, и воды станут горьки и все дальше по порядку…

Чек разговаривал не со мной, а с воздухом. С синевой.

– Но конец света – это не механизм, где движение одной шестеренки порождает обязательное движение другой, конец света – это сложный, преимущественно нелинейный процесс. В нем гораздо больше диалектики, чем кажется на первый взгляд. Собственно, это лишь доведенный до своей крайности принцип качественного перехода, конец одного света означает лишь начало другого, за апокалипсисом следует постапокалипсис.

Чек вспомнил обо мне, посмотрел и сообщил:

– Знаете, к концу света всегда подходили с неправильных методологических позиций. Его пытались оценить извне, снаружи, так сказать, отстраненно, разумом. Поскольку никто, кто писал об апокалипсисе, никогда в нем не жил, разумеется, я не беру в расчет разновидности окаянных дней, которым несть числа в каждой эпохе. Я же проснулся в Армагеддоне, я видел все своими глазами. Господи, да я стоял практически у его истоков…

Чек улыбнулся. Вполне оптимистически.

– Апокалипсис мне друг, я его чувствую, мы с ним росли на соседних улицах… Конец света возможен для меня, возможен для вас, Сирень. Для них… – Человек указал на Артема и на Ерша, – для них никакого конца света нет. Для них это реальность, данная в ощущениях. Насколько безумен мир, в котором ударный миноносец сил самообороны носит имя «Энола Гэй»! В этом, именно в этом прекрасное безумие наших дней!

Ерш нас, разумеется, не слушал, строил пирамиду. Каменный столб. Каирн. Артем научил. Ерш брал камни обеими руками, сжимая их беспалыми ладонями и аккуратно устанавливая друг на друга. Дальше третьего камня дело не продвигалось, пирамидка обваливалась, но Ерш с упорством брался за дело снова и снова.

– Будущее всегда реализуется посредством качественного скачка, – продолжал Чек. – Эволюция, как бы за нее ни цеплялись, – это тупик, ловушка. Человечество это знало. То есть ощущало. Разумеется, на уровне коллективного бессознательного. Мы рождены не к ползьбе, но к полету. Наш вид создан для экспансии, вне экспансии он не может существовать, это бессмысленно отрицать. Двадцать первый век положил предел экспансии в ближний космос, человечество ощутило тупик, мы оказались заперты внутри гелиосферы. И человек ответил войной. А что делать? Надо было расчистить плацдарм для броска, надо было оправдать свое предназначение…

– Это вы о чем? – первый раз поинтересовалась я.

– А вы не знаете?! – оживился Чек.

– Не знаю, – сказала я.

Совершенно искренне.

– Все дело в царствии, разумеется, небесном.

– Что?

– А как же? Царствие небесное.

И собаки. Как же. Стал тяжек мне мой макинтош. И жарко в нем. И тысяча лет минула, а все так же и все то же. Милая девочка. Единорог.

– Я сейчас объясню, – усмехнулся Чек. – Господь создал Вселенную с миллионами галактик, миллиардами звезд и несчетным количеством планет. Мироздание населяют сонмы существ, в глазах которых светится надежда и разум. Господь создал Вселенную и покинул ее, он где-то…

Чек показал в небо.

– Где-то там. Сидит на своем сияющем алмазном троне на планете Вечность и ждет, ему не занимать терпения.

– Чего же он ждет?

– Нас. Или их. Зеленых пауков с каких-нибудь там Центавров, рыжемордых псоглавцев. Или разумную плесень. Первых вернувшихся, – совершенно спокойно ответил Человек. –   Кто первым доберется до Него, тот и наследует Царствие Небесное. Это великая гонка, и мы созданы для этой гонки, впрочем, как и все… Что-то я сбился… Артем, скоро ли каша?

Каша была готова. У Ерша снова упала пирамида. Мы стали есть. Ерш, как ни странно, едой не заинтересовался, продолжил строить. После каши мы спустились с горы. Дорога была уже заполнена китайцами, спешившими к югу, мы шагали, держась от них в стороне, китайцы на нас тоже не особо смотрели, брели, казалось, погруженные в одну на всех думу.

Возможно, из-за утра, возможно, из-за каши, из-за солнца, из-за воздуха, поднимающегося с моря, шагать получалось легко. Мы быстро спустились с горы, преодолели несколько невысоких сопок и вышли на дорогу, спускающуюся к морю. Чек тут же объявил, что мы добрались, осталось недолго.

– Если будет достаточно тихо, мы можем услышать сивучей, их много.