Остров Сахалин

Сату порекомендовал нам не заходить внутрь, объяснив это тем, что администрация учреждения «Уголек» редко бывает в хорошем настроении, к тому же она испытывает массу неудобств разного характера. Но я не могла пропустить «Уголек», профессор Ода настаивал, чтобы все три каторжные тюрьмы были мной посещены как места сосредоточения нищих духом, а я привыкла выполнять задание.

Артем собрался тоже зайти в администрацию, однако я была против – мне хотелось, чтобы Артем контролировал обстановку снаружи, он спорить не стал. Сату же отправился со мной.

Мы спустились по бетонной лестнице и очутились в длинном коридоре с низким потолком; коридор был абсолютно безлюден. Нас никто не остановил, не поинтересовался, что мы тут делаем. Почти все двери по сторонам коридора оказались открыты, но людей в помещениях я не заметила. Казалось, что в этих комнатах не осуществлялось никакое тюремное управление, а просто складировался мусор, рухлядь и прочая дрянь: пластиковые бутылки, тряпки, обрывки бумаги; непонятно, как это соотносилось с деятельностью администрации.

Совершенно беспрепятственно мы проследовали до дверей, ведущих в кабинет коменданта, и так же беспрепятственно вошли. Я спросила, отчего здесь такая вольность и свобода, Сату уклончиво промолчал.

Сам кабинет отличался внушительными размерами. Видимо, прежде здесь размещалась насосная станция или техническое отделение – я обнаружила множество моторов и вентилей, они не выглядели рабочими и, кажется, никак не использовались, валялись на полу. На стенах кабинета располагались полки, на которых сидели кошки. И кошки эти ненастоящие, то есть не совсем ненастоящие, а в конкретный момент времени, и изготовлены-то, скорее всего, из живых кошек. Одним словом, эти кошки были чучелами. И чучел этих в комнате находилось много, и некоторые из них пребывали в растерзанном состоянии.

Затем я заметила человека, который в скрюченной позе лежал на трех неровно составленных стульях; Сату подсказал, что это и есть майор Арита. Судя по всему, он был здесь с ночной смены и утомился своими обязанностями до состояния полной невменяемости. Над полковником возвышался воткнутый в спинку стула нож, перепачканный в пуху, – видимо, недавно этим самым ножом полковник сокрушал свою коллекцию.

Сату осторожно достал клинок из спинки, отложил его на письменный стол и сказал, что судьба обошлась с полковником неласково; по некоторым сведениям, Арита происходил из приличной семьи, но после окончания Императорского Инженерного корпуса пристрастился к стимуляторам и однажды, пребывая в одурманенном состоянии, проиграл в карты собственную жену. Отец жены, видный чиновник в Министерстве сельского хозяйства, выкупил свою дочь, а непутевого зятя поймал и избил палками, после чего тот, не стерпев позора, отправился в изгнание на Сахалин, где ему посчастливилось занять пост коменданта тюрьмы. Я во все это легко поверила, поскольку Арита действительно выглядел как человек злоупотребляющий, причем злоупотребления эти явно совершались с самоотверженностью и энтузиазмом – полковник не удосуживался бриться, и лицо его напоминало щетинистую картофелину.

На стене над креслом полковника красовался золотой флаг с вышитым черным шелком крупными цифрами «731», справа от кресла размещалась полка, на которой скрипел покоцанный будильник, из тех, что до сих пор используют экипажи бронетанковых войск. Возле амбразуры, выходящей в сторону «Уголька», на треноге стоял маслянистый крупнокалиберный пулемет, из которого золотистой змеей свисала лента, она была маслянистая, на ней чернели прилипшие мухи. Ствол пулемета смотрел в небо.

Сату начал было рассказывать, что у его отца имелись некоторые предложения по улучшению здешнего положения, но неожиданно безобразно растрезвонился будильник. Он звонил, подпрыгивал, бился головой в стену, я растерянно поглядела на Сату, но тот лишь пожал плечами. От звона очнулся Арита. Майор упал со стульев, тут же поднялся и, не обращая на нас никакого внимания, направился к пулемету.

Он приблизился к треноге и упал на пулемет, обняв его, как старого друга. Некоторое время майор Арита так и стоял, не двигаясь, как бы впав в оцепенение, с выражением тоскливой истомы на лице, будильник же продолжал упорно стучаться в стену. Когда же будильник все-таки убил себя, в дело вступил майор.

Майор прилип к пулеметному прикладу и начал стрелять. Было видно, что стреляет он с удовольствием, что стрельба привычна ему и любима им, он делал это умело, словно и не стрелял, а работал со стамеской, резал грушу, или кап, или северную березу, чуть приподняв правое плечо, собрав в руках инструмент, совершая скупые мастерские проходы, делая небольшие промежутки для дыхания между очередями.

Сату пожал плечами, давая понять, что определенные профессиональные деформации есть неизбежная составляющая службы на острове, что это может случиться с каждым, особенно на таком сложном и ответственном комендантском посту.