Остров (СИ)

– Что? – взвилась Натка. Но постаралась тут же взять себя в руки. – Ты поел? Все. Наливай чай и иди, мне здесь прибраться надо.

– Хорошо.

Лаголев шагнул к чайнику и, оказавшись за спиной, попытался неловко ее обнять. Одну руку пропустил к животу, другой поймал за грудь. Никаких ощущений. То есть, ощущения были, но совсем далекие от страсти или желания. Натке подумалось, что так мог бы обнимать вежливый, виноватый зомби.

– Брысь!

Лаголеву хватило окрика и шлепка по ладони. Он отступил, завозился с чаем: звякнул ложечкой, вытащил пакетик, плеснул кипятка. Не надо было даже поворачивать голову: все было в звуках, приглушенных, стесненных.

– Знаешь, что? – сказала Натка. – Я возьму в долг у Поляковых. На неделю они без процентов дадут.

Чувствовалось: Лаголев занемел спиной. Занемел весь.

– Может, не надо? – спросил он.

– А сын у тебя босиком ходить будет? Или еще по психу из окна выбросится. Что ты тогда делать будешь?

– Что он, два дня не подождет?

Натка скривилась.

– Ты налил?

– Налил.

– Ну и иди.

– Нат, – встал перед ней Лаголев, – ну, бывает. Я виноват.

Выбесил.

– Очень хорошо, – сказала Натка, – значит, завтра мы с Игорем идем за кроссовками. А ты разбираешь антресоли и передвигаешь холодильник.

– Куда?

– На полтора метра правее.

– Нормально же стоит.

– Это для тебя нормально! – взорвалась Натка. – А я бы стол наконец к окну подвинула. Чтобы в тот угол можно было спокойно сесть! И вымыть линолеум там нужно. Воняет, то ли вода протекла, то ли еще что. И если ты не слепой, то увидел бы, что холодильник часть окна своей тушей загораживает, ни встать, не пернуть!

– У нас – широкое окно.

– Заткнись!

– Нат.

– Все, это решено! Хоть какая-то польза от тебя будет. А то все, как с козла молока. Можешь еще балкон разобрать.

– Я думал, мы вместе…

Натка издала горловой, захлебывающийся звук.

– Вместе! Когда ты мне помогал? Ты денег из своего азера выбить не можешь! Руки у тебя, сказать, откуда растут?

– Не надо, – буркнул Лаголев.

– Иди! – махнула рукой Натка.

Она взяла его тарелку, опустила в раковину, нарочно производя, как можно больше шума, чтобы не стоял вечной занозой, включила воду, подобрала ложку, крышку от сковороды, обернулась: ушел.

От злости даже подташнивало.

Ничего, ничего ведь не может! Только взбесить. Обниматься он насобачился! Герой, блин, любовник. Сексом уже месяца четыре не занимались. Или полгода? А почему? Просто противно. Про-тив-но! Это все-таки близость. А какая близость может быть, если особь противоположного пола – Лаголев? В этом и вопрос.

Натка исступленно принялась оттирать посуду от остатков еды. Нормальный бы муж – что? Купил бы посудомоечную машину, а не заставлял жену чистить тарелки за собой. Поел он! Греча ему, видно, поперек горла встала, когда она про кроссовки заговорила. Оставил ложку или две. А курицу всю употребил.

Натка сбросила гречу в помойное ведро. Потом вымыла тарелку сына. Взялась за ножи и вилки.

Вода шипела, колола кожу. Не вытерпела, с мокрой тряпкой пошла в комнату. Там – новость: Лаголев устроился с кружкой на диване.

Пьют оне, барствуют!

– Вот знаешь, – сказала она, – если послезавтра денег не будет, мы крупно с тобой поссоримся. Я вообще тогда подумаю о разводе.

Лаголев моргнул.

В телевизоре шла какая-то демонстрация, красные флаги соседствовали с белыми, то ли коммунисты сдавались, то проходила акция в поддержку не понятно чего. Снега, может быть? Нет, делать людям нечего! Такое ощущение, что они по любому поводу готовы строиться в колонны и идти к Кремлю.

Ура! Долой! Да здравствует!

– Хорошо, – сказал Лаголев.

Натка, отвлекшаяся на телевизионную картинку, не сразу смогла переключиться.

– Что?

– Я говорю: хорошо, – повторил Лаголев. – Нат, я устал. Давай сегодня не будем цапаться.

Он был все-таки идиот.

Восемнадцать лет живет с человеком и не знает, что, когда жена на взводе, предложение успокоиться ее только больше распаляет. Или намеренно провоцировал? Ах, это было уже не важно, не задержалось в мозгу. Натка кинулась в скандал, как в последний бой.

– А почему это мы не должны цапаться? – спросила она высоким голосом, встав от Лаголева справа.

Это была маленькая женская месть. Не любил Лаголев, когда ему в левое ухо кричали. Чувствительное, видите ли, восприимчивое было ухо. Отитное.

– У нас что, все хорошо? – Натка покрутила тряпкой у Лаголева перед носом. – Мы что, в деньгах купаемся? У нас сын в новых кроссовках ходит? Я, наверное, что-то не то говорю. Мы сейчас обнимемся и станцуем. Мы же всегда так делаем, когда у нас в квартире шаром покати. И в головах тоже.

Лаголев склонил голову влево и закрыл глаза.

Словно устранился, уплыл, представил себе, что Натки здесь нет. Или его здесь нет. Только бесполезно. Натка тронула его за плечо.

– Ты от разговора не уходи.

– Нат, я все понял, – не собираясь на нее глядеть, пробормотал Лаголев. – Зачем по десять раз повторять? Я понял.

– Да?

Он добился того, что довел-таки Натку до рукоприкладства. Пощечина вышла звонкая. Бац! Палец зацепился за Лаголевскую губу и дернул ее вниз.

– Ты дура? – вскочил Лаголев.

Продолговатый след от пощечины мгновенно образовался на его щеке.