Остров традиции

Я ведь записан в разряд не зайцев, но – человеков. А как таковой, лишён всех прав. Проблема моя всегда была – ЛЕГИТИМАЦИЯ СОБСТВЕННОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ. Нелегитимно существую, вот в чём соль. Тридцать с лишним лет. Потому и самоидентификации нет. Не с чем.

Вне естества. Вне традиции. Вне каких-либо традиций. То есть, как ни крути, вне традиции.

Я, вместо чтоб себя ломать, бессознательно к одному стремился: среду обитания себе создавал. Дурак. Не сóздал.

А ломать себя – раньше надо было. Только глупый я был тогда. Или умный больно. По большому счёту, никто себя не ломает. Ломают извне, пока не сломаешься. А то, что у них ломкой зовётся – это не ломка, а реструктуризация. Разные в человеке струнки. Одни звенят, другие отдыхают. Но со временем жизнь звеневшие струны приглушит, по другим забряцает. А у меня струны легитимных регистров не звучат. Нет их, вроде.

Те же, что звучат, не находят резонанса. Вот и ихние струны во мне не резонируют.

Смердяков, который косит под Ивана Карамазова.

Я ищу себе адекватную форму.

…Конрад проснулся от непривычного звенящего стука. В окно стучали – призывно, приказно. Конрад кое-как влез в порты, пригладил пятернёй остатки волос – и трясущимися пальцами не сразу отодрал шпингалеты, всей силой навалившись на примёрзшую раму. Под окном стоял Поручик.

– Как жисть, господин Мартинсен?

– Служу Стране Сволочей. Который час, ваше благородие? – неслышно спросил Конрад.

(«Ушёл гость или он ещё здесь?»)

– Час – благословенный, – осклабился Поручик. – Вылезай, а то всю жизнь проспишь. Смотри, какова погодка! Мороз и солнце – день чудесный. Пошли на пруд, на коньках кататься!

– Чего?

– На коньках пошли кататься, говорю. Воскресенье.

– У м-меня нет к-коньков, – заикаясь прошамкал Конрад.

– Я тебе свои дам. У нас же вроде размер ноги одинаковый.

– Я н-не умею… к-кататься.

– Ах ну да. Ты только дрыхнуть умеешь, и то на психотропике, – весело ответил Поручик.

(«Это пиздец, – стучало в полусонной башке Конрада. – Они напали на след пришельца»).

– А г-где Ан… Ан… Анна? – только и спросил он вслух.

– Здесь я, здесь, – послышался звонкий голос Анны из глубины сада. – Не соблаговолите ли сопроводить нас в нашей прогулке?

– Холодно, – перестав заикаться, ответил Конрад. – Градусов двадцать.

Он надолго застыл в оконном проёме, словно испытывая на себе крепость двадцатиградусного мороза. («Неужто обошлось?» – в действительности соображал он).

– Тебе бы всё на печи лежать, – сказал Поручик, хотя Конрад спал не на печи, а на диване. – Считай, что это приказ. Если что – спиртом ототрём. Три минуты тебе на сборы.

Не через три, но через три с половиной минуты подло разбуженный, невыспатый Конрад выполз на крыльцо, упакованный по самые брови. Солнце ослепило его из самого зенита – был, наверное, полдень. Снег слюдяно искрился, отсвечивал всеми цветами радуги, бодро хрустел под ногами. На улице действительно никого не было, кроме Поручика и Анны. Оба были в серых спортивных рейтузах с начёсом, словно соревновались друг с другом в фигурной точёности ног, и в спортивных же шапочках с помпонами. На плечах у обоих висели крохотные рюкзачки – видимо, с инвентарём. На их молодёжно-физкультурном фоне грузный Конрад, одетый как для подлёдной рыбалки, выглядел дряхлым опустившимся дедом.