Остров традиции

Кабы ещё малых детишек отлавливать, да в супчик! Этих чумазых сквернословящих паяцев с рогатками и духовушками (в последние годы – и с оружием посерьёзней). Откуда же взрослая мразь берётся, как не из этих голоштанных пупсиков-ангелочков, цветов жизни разрастается? Бывший школьный учитель был солидарен с тишайшим затюканнейшим коллегой из пьесы Ионеско, что каждый Божий день съедал на ужин по сорок учеников.

Если уж пошли литературные реминисценции, то есть ли во всей мировой литературе более слёзовыжимательный эпизод, чем столкновение на большой дороге малыша Жерве – маленького савояра с сурком на плече (достойный жалости типаж из суперхита композитора Бетховена) с освободившимся после девятнадцати лет французского ГУЛага духовно опустошённым, обездоленным Жаном Вальжаном (не менее жалостный типаж из менее известного хита «Тяжёлым басом ревёт фугас,/ Взметнулся фонтан огня./ И Боб Кеннéди пустился в пляс:/ Какое мне дело до всех до вас (bis),/ А вам до меня»).

А вам – никогда не хотелось обидеть ребёнка? Ни с того ни с сего, за просто так, первого встречного? Двинуть его прямой ногой под дыхало? Пустить струю мочи в лицо? С упоением луддита разломать его игрушки? Не хотелось – потом – заглянуть в его изумлённые глаза, познавшие некую новую реальность, некий новый модус бытия? Ах, нет?!! Какое бесчувствие, глубокоуважаемые, какое душевное отупение! Лечиться вам надо…

Вновь зарядил мелкий дождик. Конрад с внутренним трепетом наблюдал прелестную жанровую сценку.

Два девятилетних акселерата, Фриц и Ханс, самым паскудным образом стебали десятилетнего недоумка Вилли, который ещё ни разу в жизни не испробовал женщину.

Конрад жадно ловил каждое слово – во всём пышноцветьи воспроизводили уста младенцев лексикон бравого солдата Дитера (и где-то его собственный), медленно соображал: ага, так, сейчас раздам этим симпотным карапузикам по гостинцу. Маленьким половым активистам – свежие, с пылу, с жару, подзатыльнички. Так, чтобы шагов на пять отлетели и чтоб черепки вдребезги об асфальт.

А этого вот угощу конфетиной – в кармане завалялась последняя карамелинка. Потом посажу себе на колено, стану гладить по спутанным волосам, распугивая пригревшихся там вшей. И вкрадчиво лопотать колыбельные слова, обещать заступничество. Увезу на Остров, Анне в ножки кинусь: усынови…

И ринулся на вражью силу грозный мститель, богатырь-батыр-рыцарь, суровый, но справедливый; высоко взлетел карающий кулак, полыхнуло пламя из ноздрей (может, просто сопли: похолодало…)

Инстинкт самосохранения у современной детворы развит чрезвычайно, за версту шухер спиной чуют. Страхолюдные зыркалки Конрада подстегнули расторопных растленных малолеток; их как ветром сдуло, сиганули – один налево, другой направо; сверкание их пяток ослепило мрачного дядьку; тот остановился.

Ну, хрен с ними, Бог с нами, малыш. Я прогнал их. Я вздымаю над осиянной головою благословенную конфету на манер факела надежды для униженных и оскорблённых, словно Данко своё горящее сердце, и Прометей вдруг почему-то вспомнился, и Моисей… Только вот незадача: пока рылся в бездонных недрах дырявого кармана, совсем упустил из виду, как с воем и топотом рванул в противоположную сторону перепуганный неуклюжий медвежонок Вилли. Конрад поздно опомнился. «Стой, мальчик, конфету дам», – страшным голосом сипел Конрад вдогонку. Мальчик разобрал только одно слово «дам», единственное хорошо знакомое, слышанное в стольких вариациях: по шее дам, в грызло дам, в нюхальник дам, по яйцам дам… ах, кабы знал Вилли ещё и про «прекрасных дам»…

Всю ночь взывал Жан Вальжан к безмолвным просторам империи Бурбонов: «Малыш Жерве, малыш Жерве»…

«Рррваф-аваф-ваф-ваф-ваф», – загромыхали потёмки. «Ёж твою рашпиль, не иначе менты».

Из переулка выскочило оскаленное разъярённое страшило. Трепеща на ветру, как знамя победившего пролетариата, красный язык плотоядно тянулся к Конраду.

На буксире чудовище тянуло неплохо одетую женщину с зонтиком. Единственный действующий фонарь осветил её растерянное лицо.

– Привет, Натали!..

По расчётам бывшей жены Конрад при случайной встрече должен был вцепиться ей в горло или залепить в неё первым попавшимся кирпичом. Поэтому она, лишь отыскав чистоту помыслов в беспомощных глазах бывшего мужа, зашептала: «Фу-фу, Рокки, фу, тубо». Угомонить кабыздоха, унаследованного, видать, от самих Баскервилей, обуздать его намордником ей удалось минут через пять.

– Во кобенится, кобелина, – сказал Конрад. – Это тебе привилегия такая полагается?

– Ты про указ? Не знаю прямо… Буду начальству челом бить… авось пожалеют… Ты небось напугался?

– Да на меня уж в армии собачек спускали. Хохмы ради. Привык… – махнул рукой Конрад.

– Ты что, в армии побывал?

– Ну!

– Ты с ума сошёл?

– Я на нём и не стоял. Да вот… решил побывать там, где бывал мой народ. Его сильнейшая и талантливейшая половина… Хотя будущей весной и другую половину призовут.