Собираясь в разведку, она ни за что не соглашалась сменить щегольскую синюю юбку на бриджи. Ее уговаривали Ладов и Шибай, а она уперлась, потому что была убеждена: закрытые женские ноги – такая же нелепость, как голые мужские, особенно волосатые.
Бегичев спорить не стал: «Выполняйте указание, товарищ младший лейтенант! Да поживее!»
Она давно заметила: Игорь, обычно мягкий и уступчивый, как только дело касалось службы, становился вдруг резким, властным. Глаза его делались колючими, непримиримыми.
Многие вещи он вообще воспринимал слишком серьезно. Если над кем-нибудь начинали зло подшучивать, непременно вступался за обиженного. Не любил, когда о человеке недобро отзывались за спиной. Никогда не принимал участия в обсуждении чужих пикантных похождений, тем более не высказывался на эту тему сам. Казалось, он не в состоянии воспринимать шутку… Просто Юля не понимала, что жизнь приучила разведчика всегда слушать и редко говорить, все обдумывать и взвешивать, а на пустячках и анекдотиках внимание не останавливать.
Как-то она заявила: «Вы замечательный человек, Игорь, только чересчур правильный. Я боюсь серьезных людей. Должно быть, сама слишком легкомысленная».
С некоторых пор Юля как-то по-новому стала относиться к юному разведчику. Игорь так ни разу и не заговорил о своих чувствах, но усомниться в них было невозможно. Он был влюблен. А она? Юля, привыкшая к мужскому вниманию, давно научилась отгораживаться от назойливых поклонников холодным кокетством или полным равнодушием. С Игорем все по-другому. Он ничего не ждал, ни на что не надеялся, тем более не требовал, а Юля ловила себя на невесть откуда возникшей потребности заботиться о нем…
Идти становилось все тяжелее. Вода поднималась местами выше пояса. Дно хватало за ноги, опутывало жесткими прутьями корней багульника, предательски скрытых торфяной жижей, засасывало, не хотело отпускать. Сорвался с кочки Шибай, плюхнулся в топь спиной. Провозились минут пятнадцать, пока вытащили. Затем в зыбун угодил Бегичев, увяз по грудь. Ладов протянул командиру конец шеста. Пытаясь ухватиться, Бегичев промахнулся и еще глубже погрузился в трясину. Юля с ужасом увидела – на поверхности торчат его плечи и голова; сдавленно вскрикнула и ринулась вперед. Перепеча еле успел ее перехватить.
– Ох и шустра девка! Тебе что, жить надоело? – прикрикнул ефрейтор и оттащил Юлю подальше от топи. – Сиди тут. Да чтоб ни с места, егоза! – И тут же бросился помогать Ладову, сумевшему наконец добросить до Бегичева веревку.
– Держи конец, командир! Намотай крепче на руку, чтоб не вырвался. Помогай, братва. Навались артелью!
Зыбун зашипел, захлюпал, неохотно отпуская свою жертву. Через несколько минут Бегичев был уже в безопасности. С него пластами сползала ужасающая грязь, вспыхивающая фосфоресцирующими точками. В сизой тьме обозначились мерцающими светлячками сапоги, ремень. Лица было не рассмотреть.
– Ну вот, товарищ младший лейтенант, и вы причастились. Теперь мы будто из ада выскочили, – мрачно сказал Шибай.
Бегичев не отозвался. Ощупав многочисленные карманы, он обнаружил пропажу любимой трубки.
– Будем считать, посеял, командир. На будущий год приедем сюда, в этот болотный санаторий, на отдых и заодно урожай трубочный соберем. А сейчас вперед!
– Погоди, – остановил сержанта Бегичев, – обсудим. Может, пока темно, есть смысл привал сделать? Сам понимаешь, группа неоднородная…
За Юлю неожиданно вступился Перепеча:
– Сторожко пойдем. Когда гуртом – не страшно. А раз была наметка к рассвету до Котона добраться, чего ж ее нарушать. Вы, мужики, свои силы взвешивайте, а мы с младшим лейтенантом ни в жисть не отстанем. Верно говорю, егоза?
«Вот тебе и Перепеча, – подумала с благодарностью Юля. – Хитроватый, прижимистый, а на поверку деликатен…»
– Я тоже за движение. До сухой землицы осталось совсем немного. А тут – какой отдых… Решай, командир!
– Добро, – не очень охотно согласился Бегичев. – Веди, Федор Васильевич.
Дальше шли еще медленнее. Бегичев разрешил по очереди включать электрические фонарики. В такой глухомани шансов на встречу с противником практически не было.
Начало светать, когда разведчики вышли из тайги. В распадке, открывшемся перед ними, клубился белесый туман. Сквозь него едва проглядывала извилистая дорога. Чуть дальше силуэтами проступали какие-то строения: то ли сараи, то ли фанзы – не разобрать.
– Вот мы и у цели, командир, – шепнул Ладов. – Котон…
Они лежали на опушке леса в кустах и разглядывали дрожащую в молочном мареве панораму.
– Ты прав, Федор Васильевич, – подтвердил Бегичев, сверяя карту с местностью, – Котон, северо-западная окраина…
– Что будем делать?
– Сперва оглядимся. Времени достаточно.
Бегичев взглянул на Ладова, на его осунувшееся, заросшее щетиной лицо, набрякшие веки, и с острой жалостью подумал: «Уж если Федюню так вымотало, что говорить об остальных. Юля бледная, шатается, Серега будто не сам рацию тащит, а она его толкает… Доконала нас дорожка, будь она неладна!»