Остров живых

Сам удивляюсь, с чего такой праздник, прямо светлый день наступил. А это ни фига не день, это мы еще глубже продвинулись в кишечнике. Звук битой бутылки и громкое ффух – и тут же свет… Бутылку с бензином в нас швырнули, да не попали в окно, выше шмякнулась – вот бензин снаружи и горит. Не знаю, видно ли нас, но врага я точно не вижу сквозь огонь.

Лопается стекло, сыплется вниз.

Выдергиваю из лифчика магазин, меняю. В голову приходит повалить на пол обшарпанный шкаф – боком. Так он прикроет нас от наблюдения из окна. Створка распахивается, бьет больно по ноге, в пустом шкафу какие-то унылые тряпки. О, вот свезло – палка для вешалок. Сгодится как шина. И тряпки эти сраные тоже.

Раненый полулежит в тесном коридорчике, Тимур вертит головой, сидя рядом и воинственно держа стволом вверх пакистанский ТТ. Да, нога-то у раненого не нравится мне совсем – она искривлена в самом неподходящем для нас месте. И я вижу, что тут у нас травматический огнестрельный перелом бедренной кости. От счастье-то! В тесном совмещенном санузле мешком лежит другой раненый.

– Тимур, этого раненого с пола перевали в ванну.

– И унитаз выломай! – неожиданно заявляет между стонами раненый.

– Ты чего, земеля? Унитаз-то тебе чем помешал? Мы ж в говнах потонем?

– Делай! Не спорь, придурок, делай! Выкинь его нах!

Лопается еще пара стекол. Трещит очередь нашего оппонента снаружи, пули хлопают о стенку, на улице тоже трескотня, и бахает дважды наш стрелок. Я за это время ухитряюсь отломать кусок деревянного плинтуса, как раз между здоровенных гвоздей, которыми когда-то его приколотили, и, изрядно потея от четкого осознания первого в жизни наложения примитивных шин на перелом бедра, да еще и в одиночку (положено-то втроем), приматываю осторожно ногу тряпками к импровизированным шинам. По длине шина должна быть от подмышечной впадины, но у меня нет такой палки – это раз, а два – не влезет он в санузел при такой шине. Прятаться же ему можно только там. Отчетливо прет дымом, и его серая пелена ползет над нами постоянно, очень быстро сгущаясь и приближаясь к нам.

– Две минуты, – отчетливо говорит раненый.

– Что?

– Пожар в квартире, за пять минут все горит. У нас две минуты.

– Что делать-то?

– В сортире отсиживаться. Ремер не бросит! Продержаться надо!

Тимур наконец с хрустом выламывает унитаз. Растерянно смотрит на нас.

– Выкинь его на хрен! – рявкает раненый.

– Он грязный! – возражает парень, брезгливо глядя на древний фаянс. Белоручка выпрямляется в санузле, его голова скрывается в серой пелене дыма, и тут же Тимур приседает, надсадно кашляя – хапнул дыма на вдохе.

– Выкидывай, идиот, потом отмоешься! Иначе сдохнем тут все, и никто нас мыть не будет!

Швыряю белоручке какую-то мерзкую тряпку: если это и было женским платьем, то очень давно. И он, обрадованный этим компромиссом с его чистоплюйством, заматывает унитаз тряпкой и вышвыривает сверток в комнату.

– Ногу не приматывай! – останавливает меня раненый, когда я пытаюсь примотать больную ногу к здоровой.

– Хуже будет!

– Вряд ли, а мне рабочая нога нужна. Давай в сортир тащи!

Дым заметно опустился ниже. Теперь, чтоб дышать, надо стоять на четвереньках. И жарко стало очень.

Тимур, ухватившись за подмышки, тянет бойца в санузел. Я как могу стараюсь, чтоб раненая нога поменьше шевелилась – в первобытном обществе кинжалами и копьями из острых отломков костей даже мамонтов с носорогами убивали, а тут у раненого в бедре – пучок таких костяных ножей и кинжалов, и все они уже воткнуты ему в живое мясо, а рядышком там сосуды и нервы. В самом лучшем случае при переломе бедра кровопотеря пол-литра сразу, а тут и до трех литров легко может быть. Все, втащили!

– Дверь закрывай! – продолжает командовать раненый.

Нет, не пойдет. Я после своего стремительного стриптиза как голый, а все мое разбросано там, где горит. Поспешно, на четвереньках под дымом проскакиваю эти пару метров грязнючего пола, хватаю, что подворачивается под руку – сверкнувший в глаза брелок со связкой ключей, распластанную по полу куртку и распахнутую сумку. Лицо печет нестерпимо. Все вроде забрал. Бегом на четвереньках назад, в сортир…

Хлопаем дверью. В тусклом свете фонарика, который боец выудил откуда-то из своих карманов, можно оценить обстановку. Паршивая обстановка, если честно. Под дверью щель в два пальца светит красным, и отчетливо ползет нежный пока волнистый дымок.

В санузле задымлено весьма густо, а у меня еще этот молчун в ванной скрючившийся.

– Марлю, марлю намочи! Дышать через мокрую марлю! – требовательно кашляет снизу раненый.

– У меня только спирт и йод! – огрызаюсь в ответ, хотя чую, что он прав – в гортани как перцем сыпанули и гнусно щекочет в груди – бронхи реагируют на дым, сейчас начнут бороться.

– Моча у тебя есть и у твоего барчука! Или вон кран открой, может, еще вода в стояке осталась! Да чем хочешь кхе-кхе-кхе мочи!

– Кхы-кхы, Тимур, кхы, делай, что слышал. Марля в сумке, кран сам видишь где! Фонарем сюда свети. Слышь, кхы, эй, на полу, мне свет нужен с раненым разбираться!

– Кхе, а че корячиться, все равно сдохнем!