Островитяне

— И мне так показалось сначала, — неожиданно быстро согласился Алексамен, — но позже чем больше я слушал рассказов про Иисуса, тем больше понимал, что тут глубина, тут правда. Мы так часто ощущаем слабость и беспомощность в этом мире — Иисус делал слабость силой, а беспомощность победой. И мы можем сказать о себе то же самое теперь. Над нами смеются: мы почитаем Распятого! Да, это так. И в этом наша победа, которую не отнять никому и никак — и даже крест для нас не только угроза мучительной смерти, но и залог вечной жизни.

А потом я отправился вместе с Симоном в Филиппы, где уже была немалая христианская община. Я увидел, как живут эти люди. В первый же мой приход они усадили меня за общий стол и дали ночлег…

— Так сделал и я, — усмехнулся Марк.

— Благодарю тебя и ценю твое гостеприимство, но там было нечто большее. Я ведь только принял тогда крещение от рук Симона, а они… они стали мне отцами и братьями, их женщины — сестрами. Я нашел в этой общине все, чего искал с ранних лет. Так я убедился, что эти слова, которые тебе кажутся софизмами, необратимо меняют к лучшему людские жизни. И стал служить Иисусу. А одна из их девушек согласилась разделить мои странствия и назваться моей супругой.

— Итак, вы верите в Единого, но не соблюдаете иудейских обычаев? — уточнил Марк. — В чем же смысл этой новизны? Вы придумали какие-то новые праздники и скорбные дни, иные отличительные знаки для последователей своего культа, иные ограничения в пище и одежде?

— Ничуть, — горячо отозвался Алексамен, — просто внешние правила перестали быть обязательными и важными. Кто-то из иудеев, приняв Христа, соблюдает прежние обычаи, кто-то нет. Это уже неважно, стены ведь рухнули. Настало время великой свободы — твоя судьба в вечности определяется не тем, что у тебя в тарелке.

— Зато тем, кто у тебя в постели? — переспросил Марк. — Вы же, говорят, очень строги насчет этого?

— Да, это так, — ответил Алексамен, — ведь есть огромная разница между бессловесной пищей и тем, как ты обходишься с другим человеком. У нас, христиан, принято, чтобы каждый муж имел одну жену и каждая жена одного мужа, а кто захочет и сможет — остается безбрачным. Ибо каждый человек, кем бы он ни был, — образ Божий, и за него умер Иисус. Так и в священной Книге человечество началось с двоих: с Адама и Евы. И двое, соединяясь, служат собиранию человечества воедино, поверх границ и помимо стен. А все, что мешает этому, в том числе и похоть, которая заставляет жить со многими и не любить ни одну, — это грех. В том же, есть ли свинину или говядину, или вообще обходиться овощами, нет большого смысла. Каждый пусть решает сам. Свинина на него не обидится, в овощах нет ничего вечного.

— Нет больше границ… Так может быть, — спросил с немного наигранной строгостью Марк, — вы учите бедных грабить богатых, учите слабых восставать против властей, а рабов — сбегать от хозяев, чтобы обрести свободу?

— Мы учим, — ответил Алексамен, — что богатство, свобода и почет обретаются человеком, когда он принимает в свою жизнь Бога. Все остальное не очень важно. И поэтому мы призываем богатых, сильных и властных делиться и помогать, а бедных, угнетенных и рабов — благодарить за все и довольствоваться бедностью. Раб обретает свободу не тогда, когда восстает против господина, а когда принимает Господа.

— Что ж, — Марк хлопнул себя по колену, — если это действительно так, я не вижу ничего дурного в том, чтобы ты провел завтра свой обряд для христиан, живущих на этом Острове.

— Благодарю тебя, мой добрый господин.

— Но я хочу при этом присутствовать и убедиться, что вы действительно не совершаете ничего запрещенного законом и противного богам и обычаям.

Алексамен на некоторое время замолчал.

— Господин, у нас не принято совершать таинство в присутствии непосвященных. Я могу пригласить тебя… разве что в виде исключения, чтобы не обижать хозяина дома, в надежде, что и ты вскоре сделаешься одним из нас.

— Щедрый они от тебя требуют залог! — рассмеялся Филолог.

— Ну что ж, — ответил Марк, — я не буду давать никаких обещаний. Ты можешь завтра, когда рабы закончат дневной труд, провести свой обряд. Но я буду его наблюдать.

— Да, господин, благодарю тебя. — Алексамен прижал руку к сердцу.

— Вместе с моим секретарем Филологом. Мне любопытно, что он об этом скажет.

Алексамен и тут не нашелся, что возразить. Да и что он мог сказать? В своем доме всякий — царь, как гласит поговорка. И хочешь совершать свои обряды — договорись сначала с царем, заручись поддержкой его свиты. Так было, так будет, так устроен мир.

На том и был завершен обед, но прежде, чем отправиться на покой, Марк вышел на обычную свою вечернюю прогулку, которую он отменял только в лютую непогоду. И на сей раз взял с собой Филолога.

К вечеру снова стали стягиваться тучи, чуть накрапывал дождик, в мутной мгле не было видно небесных светил — зима собиралась вернуть себе все, что утратила этим утром. Рядом тяжело дышала почти невидимая громада холодного моря.

— Что думаешь об этом чудаке? — спросил Марк.