Островитянин

Опять кто-то хватает меня, но теперь я уже соображаю, что это Густав, и, не рассуждая, устремляюсь туда, куда он меня тащит, волочет, тянет, расшвыривая людей. Что-то выпадает из моего разжатого кулака. Что? Ах да, монетка. Пропади она пропадом!

Огромная икона возникает на пути, и я не успеваю удивиться, увидев на ней дверную ручку. Дверь? Чертовщина какая-то! Густав ногой пинает ее, вбрасывает меня в черный зияющий подвал; я едва успеваю пригнуться; попадаю в чьи-то руки и, безотчетно доверяясь им, бегу, увлекаемый невидимыми мне людьми, по неосвещенному коридору.

Чья-то рука, тяжелая, как глыба, рвет меня за плечо. Я не успеваю сбросить ее — Густав, вынырнувший откуда-то сбоку, разрубает воздух пистолетом, схваченным за ствол. Глухой стон и трель полицейского свистка — откуда-то из глубины храма — сливаются в единый странный звук, перекрываемый криком Густава:

— Скорее, черт дери!

Не оглядываясь, бегу, натыкаясь на спины и плечи; где-то позади остается яростный оклик «Стой!» и срывающаяся на вопль боли команда «Берите живым!».

Метры — как километры.

«Не вздумай глупить в храме...» Это Петков так говорил? Ну да, Петков! Здесь его люди... И боевики Густава... Уйду или нет?..

— Скорее! — задыхаясь, орет Густав.

Он огромен и тяжел, гораздо выше и тяжелее меня; я знаю, что у него астма, и, как о чем-то постороннем, думаю, что ему, должно быть, очень трудно бежать. А эти с ним — кто они? Двое.

Поворот... Снова поворот... Еще один... Меня разворачивают, подталкивают, направляют — и все это молча, тяжело дыша.

— Стой, — запаленно командует Густав. — Боян, проверь.

— Ты где? — говорю я, едва держась на нотах.

— Здесь. Тише. Ну что, Боян?

— Там женщина. Та самая...

— О черт!.. Вперед, ребята! Боян, прикроешь!

— Понял!

— Слави, за мной!

Мокрая от пота рука вцепляется в мою и тянет. Опять бежать? Не могу!..

— Слави. Да не упирайся, мать твою!..

Я бегу — нет, лечу! — из последних сил. Сиплое дыхание, мое собственное или чье-то, бьется в ушах.

— Не могу...

— Можешь!.. Давай сюда...

Неестественно беззвучно открытая дверь — и улица. Не развеянная рассветом темнота. Холод валится на меня, снежным кляпом забивает рот.

— Перебегай, — неожиданно спокойно говорит Густав из-за спины.

— Куда?

— На ту сторону. Боян прикроет.

Я ступаю на тротуар, пытаюсь оглядеться и оскальзываюсь. Балансирую на одной ноге, только бы не упасть!

— Берегись! — кричит Густав.

Темнота улицы, темнота одежд. Удержавшись на ногах, я на миг, на десятую секунды столбенею — черное пальто, белый овал... Искра! Значит, я не ошибся там, в церкви! Как она попала сюда?

— Стой, бай-Слави!

— Искра?! — говорю я и делаю шаг к ней.

— Назад! — ревет Густав.

Кто-то выпрыгивает из-за моей спины, а я стою, стыну на месте, глядя, как медленно — слева направо — рассекает нож сначала мрак, потом черное пальто, и женщина падает, совсем уже медленно, клонится ко мне, длинно всхлипывает и, отбросив телом мою руку, скорчившись, ложится в снег.

— Что? — говорю я. — Что?

Другие слова не идут на язык. Я забыл, как они произносятся.

— Что? — шепчу я на бегу, подхваченный Густавом и одним из боевиков. — Зачем? Куда?

Ничего не понимаю... Кажется, мы стоим во дворе. Или в подворотне. Или нет — в парадном. Стоим. Живем. Дышим.

— Слави! Ты как?

— Ничего.

— Сейчас, старина.

— Ничего, — твержу я и ощупываю рукав — мокрый, теплый.

Кровь? Чья? Искры? Ну да, не моя же. Я-то жив!

— Тише, — говорит Густав. — Ну и задал ты нам работы, старина.

Где-то далеко — в тридевятом царстве — начинают надрываться полицейские свистки. Поздно.

— Порядок, — говорю я. — Чего ждем?

— Сейчас. Помолчи, старина.

Густав треплет меня по плечу, и я закрываю глаза. Ничего нет — пустота. Темное тепло неосвещенного подъезда. Остров. Ну да, остров. А я островитянин и скоро поеду на материк. Вот только отдам чемоданчик и поеду...

— Где ты, Густав?

— Здесь, старина. Потерпи немного.

Старый товарищ, мы работали с ним. Иногда — не чаще раза в месяц — пили кофе в моей конторе на улице... на улице... Как она называлась, эта улица? Забыл.

— За что вы ее? Зачем?

— Она из ДС.

— Знаю.

— Ничего не поделаешь, старина.

Почему Искра? И как она оказалась здесь? Нелепое совпадение. Шла молиться или выполняла приказ Петкова? Мертва. И я никогда не узнаю правды. Никогда. Глупая, глупая Искра! Она была еще молода и могла начать жизнь иначе. Была... Я стою и не могу заставить себя открыть глаза. Я, взрослый несентиментальный мужчина, многое перевидевший на своем веку. Почему же мне так больно, хотя убит враг? Кто скажет почему?

— Пора, — говорит Густав обыденным голосом. — Прикроешь нас, Боян. Пошли!

— Пошли...

Все еще темно, и в небе — ни одной звезды. Зимой не видно звезд. Я стою на тротуаре, а в глубине переулка тигриными зрачками мерцают притемненные фары автомобиля.