Острые углы (СИ)

Альберт Сергеевич считал, что Лера должна была рассказать Лёшке про ребенка. А там его ход. Отвергнет, испугается, не выдержит морального груза — значит, не ее мужчина, нечего ему делать рядом с Леркой, недостоин он ее. А то красивые слова говорить все мастера.

Только вот не так просто такое рассказать. Понимал Соломатин сомнения дочери. Это больно и страшно, и требует огромных душевных сил. А силы сейчас Лере нужны на ребенка.

— Признаю, я вас недооценил, — продолжил Альберт Сергеевич. — Ни тебя, ни ее, ни ваши отношения. Честно, думал, что это очередная интрижка.

— Что же тебя заставило передумать? Что наша интрижка затянулась?

— Лера мне тяжело досталась. Я делал всё, чтоб ее защитить. Да, перегибал иногда… Будет у тебя дочь — ты меня поймешь. Я всякого дерьма в жизни нахлебался, да ты и сам знаешь, как оно бывает. Как низко люди могут пасть ради сладкого куска. Как предают и подставляют… Жен, матерей продают… А Лерка, хоть и умная, но всё равно обыкновенная баба, которой ничего не стоит запудрить мозги. На моей памяти еще никто не защищал мою дочь от меня же. Всем нужны только ее деньги и власть. Они сколько угодно могут говорить о своей безумной любви. Ей. Не мне. Я этот алчный блеск в глазах ни с чем не спутаю. Ни с какой любовью.

Полевой вдруг понял, что всё это время ждал. Ждал ухмылки победной, усмешки. Искал в глазах Соломатина ликование. Но Альберт Сергеевич не был похож на того, кто праздновал победу. Он как будто постарел, был тихий и уставший. Говорил спокойно, как будто исповедовался, и Лешка поймал себя на мысли, что верит ему.

— Когда мы с Лерой познакомились, я не знал, что она твоя дочь. Увидел ее и подумал: «Она моя». Когда узнал, что она Соломатина, это уже не имело никакого значения. Я не отступлю. Всё верх дном переверну, но найду ее.

— Не трать на это свои силы. Ты ее всё равно не найдешь. Может, она сама вернется и искать не нужно будет. Так бывает. Дай ей время. С ней всё в порядке, она в безопасности.

— В безопасности? Значит, здесь ей было небезопасно? Это из-за того случая? — решился спросить Алекс.

— Да, — подумав, Соломатин сказал ему правду. Но понимание правды у них было разное.

— Пусть она вернется, — после тяжких раздумий сказал Полевой. — Пусть вернется, и мы всё решим. Любую проблему. Я не упрекну ее, обещаю. Как будто не было всего этого. Ни отъезда, ни сообщения…

— Выпить хочешь? — спросил вдруг Альберт Сергеевич.

— Нет, — Лёшка покачал головой, понимая, как бы ни велико было его желание напиться, алкоголь ему не поможет. Сделает только хуже.

— Поужинай тогда с нами.

— Нет, спасибо. Поздно уже. Я устал, поеду домой.

— Ты можешь остаться здесь, в комнате Леры, — предложил Альберт Сергеевич. — А завтра шашлыки пожарим, коньяку выпьем. Ты ж мой зять как никак.

Лёшка в ответ рассмеялся:

— Действительно, чем не повод.

— Что ты смеешься? У меня из семьи только ты и остался. Лерка укатила и Матвея с собой забрала.

— Может, прикажешь тебя еще папой называть? — снова посмеялся Лёшка.

— Это уж как сам решишь. Я не против второго сына.

Алексей посмотрел на него долгим взглядом, о чем-то раздумывая.

— Забавно. Своего родного отца мне не довелось папой назвать.

— Жизнь порой бывает непредсказуема, — философски откликнулся Соломатин.

— А если бы Лера не уехала, я бы услышал эти слова?

— Нет. Зачем? — усмехнулся тесть. — В этом случае для тебя всё неважно.

— Ладно, папенька, — с иронией сказал Лёшка. — Ужин так ужин, шашлыки так шашлыки.

— Другое дело, — добродушно улыбнулся Соломатин и позвонил горничной, чтобы принесли столовые приборы для Полевого и позвали Нату в столовую.

***

Время не лечило — время калечило. Тоска по Лере превращалась в затекшую, неподвижную боль. Эта боль не проходила. Даже не думала ослабевать и сильнее всего накатывала в одиночестве. В такие моменты становилось нечем дышать. Полевой чувствовал себя на дне самого глубокого омута. Он безнадежно пытался спастись, ловил ртом воздух, но невидимая рука тащила его вниз, в пузырящуюся пену.

Прошел год, как Лера уехала. Целый год он сходил с ума, то падая в кромешную темноту, то выныривая на поверхность.

Временами он начинал жить. Ему казалось, что всё еще можно вернуть. Он загорался надеждой и невесть откуда взявшейся энергией, снова искал Лерку, доставал Соломатина разговорами, но после неудавшихся попыток наступала апатия такой страшной силы, что с трудом отрывал себя от постели.

Злейший враг стал ему ближе родного отца. Палыч, наверное, в гробу переворачивался от такого расклада, но что делать, если Соломатин был единственным, кто понимал его чувства. Он знал всю ситуацию, и почему-то именно у него всегда находились нужные слова, которые помогали жить дальше. Хотя то, что Полевой еще дышал, выполнял возложенные на него обязанности и делал свою работу еще не значило, что он жил…