Острые углы (СИ)

— Я не на тебя ору, — пояснила она и перевела дыхание. — Меня растоптали, унизили. Надо мной надругались. Лёш, я никогда ничего не боялась. Меня так папа приучил. Ко мне притронуться никто не смел, а потом этот урод меня изнасиловал. В один момент я стала другой Лерой. Да, я делала вид, будто ничего особенного не произошло, потому что не хотела этому ублюдку придавать значимости. Впряглась в работу, ходила с высоко поднятой головой, и никто даже не догадывался, что происходит у меня внутри. А внутри мне хотелось плакать. Плакать и жалеть себя, жалеть и плакать! Я ненавидела эту новую Леру, эту униженную и разбитую девочку, эту оскорбленную соплежуйку и не могла с ней смириться. Я ведь всегда считала себя сильной, никогда не позволяла себе быть слабой и думала, что со всем могу справиться. Я стала другой. Не той Лерой, в которую ты влюбился, которой восхищался. Да чего уж там, ты всегда спал со мной, будто я единственная женщина в мире, будто, кроме меня, больше никого не существует… А потом меня замарали. Мы поэтому не жили вместе, хотя отец уже не вмешивался. Я не могла, чувствовала себя какой-то грязной. Будто я тебя обманываю…

— Лера, это не так.

— Я знаю. Я тогда знала и сейчас знаю всё, что ты мне скажешь. Дело не в тебе, я же говорила. Это то, как я себя ощущала. Невозможно было рассказать, что я чувствую, и при этом не задеть тебя. Это то, что было тогда во мне. То, что он мне оставил…

— Можно ли считать, что сейчас тебе стало легче? Что ты сделала с той обиженной девочкой? Уничтожила ее?

— Я с ней договорилась. Она притихла и больше не достает меня своим нытьем, — усмехнулась Лера.

Он протянул руку, пытаясь привлечь ее к себе и обнять, но Лера не двинулась, была всё так же напряжена, и

Полевой понял, что еще не всё услышал.

— Еще что-то?

Лера кивнула. Допила вино и поставила бокал на пол у кровати. Полевой заметил, что рука у нее дрожит.

— У Эми такие же волосы, как у меня, — тихо сказала она. — А глаза голубые… Я надеюсь, что они голубые, как у тебя, а не как у Соломатина.

— Что? — переспросил он.

Лера глубоко вздохнула:

— Да, Лёш. Я забеременела и родила дочь. Я не знаю, кто ее отец. Ты или тот ублюдок. Можешь поорать, если хочешь.

Он молчал.

Она продолжила:

— Я не смогла сказать тебе о ребенке. Я хорошо помню, что с тобой творилось. Если ты думаешь, что тебе удавалось скрывать свои чувства, ты ошибаешься. Ты был раздавлен и унижен не меньше, чем я. Ты не мог себя простить. Задыхался от этой вины и боли. Не знал, как с этим жить, как справиться. Ненавидел весь мир… Соломатина, Беспалова и, наверное, немножко меня. Я не могла растоптать тебя еще больше. Не представляла, как скажу, что я забеременела от этого урода. Хотя, когда узнала о ребенке, поначалу обрадовалась. Хотела сказать тебе, а потом УЗИ сделала… и не смогла…

— Ты сказала — Эми?

— Да. Эмилия. У меня девочка.

— У нас, — с силой в голосе поправил он. — У нас девочка.

Полевой вдруг понял, что всё это время сидел без дыхания. От нехватки кислорода у него заломило грудь, и он резко вдохнул.

— А почему ты решила, что она не от меня?

— Потому что ты кончал мне на живот, когда мы не предохранялись, а он… — Лера скривилась: — …в меня.

— А папой ты кого записала?

Смутившись, она откинула волосы со лба и помолчала.

— Полевой у нее папа.

— Угу, — покивал он, посидел минуту в раздумьях, потом встал с кровати и скрылся в гардеробной, принявшись одеваться.

Лера растерялась, не зная, что еще говорить, и не понимая, что будет дальше.

— Беспалова, что ли, надо было записать? А потом, когда она спросит, где ее папочка, сказать, что я его грохнула?

Вскочив с кровати, она пошла следом за Лёшкой.

— Я ничего от тебя не требую, Лёш. Не могу ни о чем просить…

Он резко повернулся к ней и выбросил вперед руку.

— Замолчи. Вот просто замолчи. Она моя.

— Лёш…

— Она моя — я сказал! — рявкнул он. — Она не может быть от него. Я хочу ее видеть.

— Ты ее увидишь. Матюша летит вместе с ней домой. Он привезет ее к отцу.

— Значит, собирайся. Мы едем туда.

— Сейчас?

— Сейчас.

***

Признание Леры взбудоражило Лёшку, заставив переосмыслить и само расставание, и проведенный в одиночестве год.

Чего угодно ожидал, но беременность и ребенок не мелькали в его теориях. До этого его занимали вопросы: как Лера жила, где и с кем проводила время. Теперь они отпали.

Поначалу Алексея рвали разнотональные чувства, в том числе и некоторая злость, будто его лишили чего-то важного и сокровенного. Однако стоило увидеть голубоглазую кроху, рассеялась душевная суета. Не было никакого смысла множить в себе обиду и проговаривать недовольство. Их с Лерой отношения и без того напоминали полосу препятствий. Они постоянно чему-то противостояли, с чем-то боролись, падали и поднимались, отвоевывая возможность быть вместе. Сейчас им ничего не мешало, кроме них самих.