Осужденные души

Волнение Фани стало неописуемым. Она торжествовала и поздравляла себя с удавшейся хитростью. Игра была выиграна. И в этот миг источающие фосфорный свет глаза отца Сандовала вонзились ей в лицо с ужасной, ледяной неподвижностью. Фани почувствовала, как ее охватывает прежний страх перед ним, страх перед существом, которое смотрит ей в душу, читает ее мысли. Ей почудилось, что ни один оттенок безумного волнения, испытанного ею, когда он назвал Эредиа, не ускользнул от его взгляда. Он забросил удочку, и она не задумываясь схватила приманку.

– Сейчас, однако, отец Эредиа занят, – продолжал Сандовал, кинув мрачный взгляд на несчастного Оливареса который стоял совсем убитый, кляня свой грешный язык. – Он работает над вакциной против сыпного тифа и не может быть вам полезен.

– Тогда, – сказала Фани героически, следуя британскому правилу отступать в полном порядке, – тогда не могли бы меня подготовить вы? Простите, отец, может быть, я слишком дерзка?

– В ваших словах нет дерзости, сеньора, – утешил ее Сандовал, – а лишь смиренное желание познать бога. Но, к сожалению, и я очень занят. На мне лежит управление орденом во всей Толедской провинции. Я посоветовал бы вам посещать проповеди в какой-нибудь приходской церкви, читать избранные книги, сосредоточиться в себе… И когда вы почувствуете истину Христа в своем сердце, вы могли бы опять прийти к нам.

– Поверьте, я так и сделаю.

Они еще поговорили о католицизме, о божественном духе и соборах. Отец Сандовал написал на листочке список книг, которые Фани должна была прочитать. Среди них на первом месте стояли «Подражания Христу» Кемписа и «Жизнь Лойолы» отца Риваденейры. Затем Сандовал проводил ее к выходу. Когда они прощались, Фани еще раз поймала его взгляд и опять вздрогнула от блеска этих ледяных фосфоресцирующих глаз, в которых горел мрачный фанатизм средневековья.

Он напутствовал ее словами:

– Да хранит господь вашу душу, сеньора!

Пока Робинзон вел машину в Мадрид, Фани старалась выработать новый план действий. И ничего не могла придумать. Тогда она опять начала мечтать об Эредиа, опять отдалась безудержной и сладкой фантазии, побуждаемая неотступной мыслью о нем. Она желала его страстно, с тем напряжением чувств, когда человек знает, что он мог бы взять любимое существо, как срывают не тронутый ничьей рукой спелый плод! Она испытывала такое чувство, будто на свете существует только отец Эредиа и что все ее действия имеют смысл лишь постольку, поскольку они связаны с ним, что она отдала бы все за ночь, за один час, за одну минуту… И в то же время она замечала, как прежнее капризное и животное влечение к нему незаметно переходит в чистейшую нежность, в чистейший восторг. Из сладострастного желания, с каким она начала преследовать Эредиа, рождалось постепенно более сложное, более опасное и чреватое новыми муками чувство… Она начинала его любить! Она уже его любила! Это была сама любовь, не платоническая, не возвышенная до самопожертвования, готовая отказаться от него, чтобы не замутить чистоты его жизни, а именно такая любовь, какая могла возникнуть у молодой женщины, пока наслаждения еще не умертвили ее чувства, пока ее свежесть не поблекла в суете банальных светских интрижек! Как странен был этот возврат чувств давно забытой юности! Теперь Фани понимала, что она желает одинаково и тело его и душу, что она готова мучиться и страдать за него, что она способна любить, как всякая другая женщина. Но почему ощущение этой любви было таким томительным, таким острым, таким насыщенным, помимо светлой радости, и дрожью пронизывающей скорби, как погребальный звон колоколов в Севилье по какому-нибудь тореро? Когда автомобиль въехал в Мадрид, пересек площадь Колумба и покатил по роскошной Кастеляна между двумя рядами маленьких дворцов с пальмами и олеандрами в садах, Фани с тревожным чувством, естественным для женщины, вдруг подумала, а нет ли у Эредиа любовницы? К виллам Эскуриала и Сьерра-де-Гвадаррамы мчались автомобили, в них сидели смуглые женщины, красивые, как экзотические цветы. Может быть, какая-нибудь из этих женщин, из этих испанок уже была его любовницей, и Фани пришла поздно, слишком поздно! Эта мысль внезапно расстроила ее. Она стала убеждать себя, что это невозможно, что ни одна из этих набожных красавиц, которые каждое утро отправляются в своих лимузинах на литургию, не осмелилась бы любить отца Эредиа, преследовать его, предстать ради него перед Сандовалом.

Приехав домой, Фани чуть успокоилась. Ванна, кофе и несколько сигарет дали ей возможность рассуждать хладнокровно, решить после конфуза у Сандовала, что ей надо делать и от чего воздержаться. К вечеру кто-то позвонил ей по телефону. Она с досадой взяла трубку.

– Где ты пропадаешь целый день? Что делаешь? – спрашивал Лесли.

– Я была в Толедо.

– Что ты там делала?

– Осматривала древности.

– Среди них по крайней мере попадались монахи?

– В изобилии, за исключением одного.

– Не отчаивайся!.. Ты его еще найдешь. Могу я чем-нибудь тебе помочь?

– Пока нет.

Фани положила трубку.