Освещенные окна

Нянька принесла мне стакан козьего молока и кусок хлеба. Мать считала, что коровье молоко не так полезно, как козье, потому что в нем чего-то не хватает, и мы купили козу Машку.

…В Пушкинском театре будет детский бал, и девочки в коротеньких легких платьях, с большими бантами над распущенными волосами будут посматривать на меня с интересом, потому что все, понятно, узнают, что я перешел с наградой. Будет жарко и весело, оркестр будет греметь с балкона, и, может быть, как в прошлом году, я увижу Марину Барсукову, и теперь я уже не буду стоять, весь потный и красный, и молчать, когда она вежливо заговорит со мной и когда, мелькая. беленьким платьем и легко перебирая ножками, станет весело танцевать с этим толстым кадетом. Я буду отвечать ей свободно и, когда с балкона загремит вальс, стану перед ней вот так, слегка склонив голову, и это будет означать: «Позвольте пригласить вас на вальс». Кадет тоже подойдет, но она ответит ему: «Извините, я занята». И я положу руку на ее талию и поведу ее ловко, никого не толкая, плечи назад, держа голову прямо, и только один разочек украдкой взгляну на ее тоненькие, быстро перебирающие ножки.

Пришел Саша, я показал ему похвальный лист, но он только сказал равнодушно: «Ишь ты!» — и скрылся в своем чулане. Мама отвела ему чулан под лестницей, потому что он увлекся химией, и в доме стало невозможно дышать. У него было три двойки «в году» — по алгебре, геометрии и по немецкому. Немецкий он знал, но Елена Карловна разозлилась, когда он объяснился ей в любви и сделал в записке три грамматические ошибки.

Я посмотрел на подоконник: похвального листа не было, хотя не прошло и пяти минут, как я показывал его Саше. Окно было открыто, — может быть, он скатился на землю? Я выбежал на двор — нет. Вернулся, спросил няньку, не взяла ли она, — нет. Еще раз внимательно посмотрел на подоконник — может быть, я его не вижу? Через четверть часа весь дом искал мой похвальный лист. Отца разбудили, он вышел, заспанный, в брюках со штрипками, с растрепанными усами. Нянька ругалась.

Увы, мы нашли его у Машки, за сараем! Но его уже нельзя было везти в Петербург, потому что коза сжевала большинство царей, не пощадив даже «ныне благополучно царствующего», как было написано в учебнике русской истории. По-видимому, она завтракала с большим аппетитом, потому что возмущенно затрясла бородой и даже попыталась меня боднуть, когда я вытащил у нее изо рта венчание Михаила на царство. Правда, Минин и Пожарский остались, и при некотором упорстве можно было разобрать, что с наградой перешел именно я. Но подписи директора и классного наставника были съедены без остатка.

Отец, который был огорчен еще больше, чем я, сказал, что никому не нужно рассказывать об этой истории, потому что похвальный лист в честь дома Романовых съела коза, а это можно даже принять за оскорбительный намек по адресу царской фамилии.

8

За две недели я привык к скромному интерьеру Псковского архива с его полутораметровыми стенами, с его церковными сводами, с его черной громадной голландской печью, которая, добродушно встречая меня, как будто говорила:

— Садитесь, пожалуйста!

О сотрудниках нечего и говорить. Они были так деятельно добры, так радовались моим маленьким открытиям, как будто не меньше, чем я, интересовались давно забытыми делами Псковской гимназии…

Когда мы перешли в третий класс, началась война — для меня она началась при странных обстоятельствах, о которых я еще расскажу.

Гимназия заметно изменилась за годы войны. В 1915 году из нее «выбыло 122 человека в связи с положением на позициях» — как указывалось в протоколе. Сокольские упражнения были заменены военным строем. В здании гимназии разместился Главный штаб Северного фронта под командованием генерала А. Н. Куропаткина — старшеклассники занимались теперь в старом здании, а мы — во вторую очередь — в Мариинской женской гимназии.

В конце мая 1916 года на плацу возле Поганкиных палат состоялся смотр, после которого выступили директор гимназии А. Г. Готалов и генерал Куропаткин, «весьма высоко оценивший результаты испытаний».

Трудно сказать, было ли связано положение на фронте с открытием школьного огорода средних учебных заведений, — очевидно, до войны это событие произошло бы в более скромной обстановке.

На открытии огорода присутствовала е. и. в. великая княгиня Мария Павловна. Собственный оркестр гимназии исполнил государственный гимн, и директор выступил с речью, в которой указал на важность новшества во всех отношениях.

Я должен сознаться, что не помню ни военного смотра на плацу у Поганкиных палат, ни торжественного открытия огорода.

Первые военные годы почти исчезли из моей памяти, осталось лишь неясное впечатление, что, вопреки внешней подтянутости, все стало постепенно расшатываться в гимназии: иные из моих одноклассников стали, например, приходить на уроки в высоких сапогах — представить это год тому назад было невозможно.