Освобождение

Приблизившись к его спальне, я останавливаюсь у двери, чтобы прислушаться. С обратной стороны до меня доносится непрерывный свистящий звук, словно сжатый воздух. После многочисленных посещений больничных отделений интенсивной терапии я тут же узнаю в этом характерном шуме аппарат искусственной вентиляции лёгких. Я поворачиваю ручку и открываю дверь в темную, тихую комнату.

Скудные лучи лунного света накрывают спящую фигуру моего отца светящимся одеялом, из его рта торчат трубки, подсоединенные к тому, что я правильно определил, как дыхательный аппарат. Нахмурившись, я подхожу к отцу и, крепко сжимая в пальцах нож, наблюдаю, как в такт со свистом респиратора поднимается и опускается его грудь.

Осунувшееся лицо и седые волосы выдают его возраст, добавляя еще десятки лет к тем, что я пропустил. Со стоящего рядом с кроватью штатива свисают пакеты с жидкостью, которая капает в длинную прозрачную трубку, исчезающую с другой стороны. Воздух пропитан зловонием смерти, которое бьет мне в нос стерильными запахами дезинфицирующих средств вкупе с мускусным запахом мочи и инфекции.

Я ничего об этом не знал. В нашу последнюю встречу, он был гораздо крупнее и сидел, потягивая бурбон и покуривая свою любимую сигару.

Если не считать движения его расширяющихся и сжимающихся лёгких, отец даже не шевелится под поднятым над ним ножом. И мне становится интересно, а поймет ли он, что умирает, когда лезвие перережет ему горло. Я кручу в руке металл и улавливаю дрожь, от которой вибрируют мышцы, а грудь холодеет от подступающей тошноты. На каждое движение дыхательного аппарата приходятся три мои вдоха, и я чувствую легкое головокружение от волнительного ожидания.

Что-то во всем этом кажется мне неправильным. Я зажмуриваюсь, отчаянно пытаясь вспомнить улыбку Изабеллы, но вижу лишь улыбку моего отца. В тот день, когда он сидел, закинув руку на спинку пассажирского сиденья своего Бонневиля, а я неуклюже вел машину вниз по улице, впервые сев за руль в четырнадцать лет.

— Вот так, сынок! Веди тачку так, будто ты её украл! — с гордостью усмехался он.

От подступивших к глазам слёз его фигура начинает расплываться и, стиснув зубы, чтобы заглушить гнев прошлого, я проглатываю эти воспоминания.

Сзади раздается щелчок, и я быстро разворачиваюсь с вытянутым вперед ножом.

В одном из углов окутанной тенями комнаты, темнота вдруг оживает. Сначала из нее появляется ствол пистолета, а затем фигура подается вперед, и передо мной предстает лицо, которое я точно где-то видел, но не могу понять, где.

— Ты пришел с ножом на перестрелку? — отчетливый бруклинский акцент только усиливает мое замешательство.

Я продолжаю разглядывать этого человека.

— Кто ты такой?

— Отдай мне нож.

— Это вряд ли.

— Ты пришел сюда, чтобы его убить?

Желание оглянуться на отца пересиливает необходимость не спускать глаз с этого парня.

— Кто он тебе?

Незнакомец не отвечает, и легкий наклон его головы говорит мне, что он изучает меня с тем же любопытством, что и я его.

— Это его последние часы. Он просил, чтобы я даровал ему мирную смерь.

— Ты хочешь его убить? — спрашиваю я.

— Нет. Я вызвался убить любого, кто попытается оборвать последние мгновения его жизни.

— Я его сын.

Дернув глазом, он бросает на меня недоверчивый взгляд, однако пистолет не опускает.

— Насколько я знаю, его сын мертв.

— В таком случае мой визит может сильно его разочаровать, — я наконец оглядываюсь на отца, который выглядит еще слабее, чем показался мне на первый взгляд. — От чего он умирает?

— От рака. Этот упрямый ублюдок слишком все затянул. Практически сгорел за последние пару месяцев.

— А ты его телохранитель или просто тот, кто после собирается подчистить его счета?

Фыркнув, он опускает глаза и, качая головой, снова засовывает пистолет в кобуру. Я чувствую, как впервые за последние десять минут у меня, наконец, расслабляются мышцы.

— Мне не нужны его деньги.

— Ну, давай посмотрим. У моего отца никогда не было друзей, одни враги. И ты не производишь впечатление человека, который добровольно тратит свое время на помощь больным и умирающим. Итак, какова твоя цель? Кто он тебе?

— Тот же, кто и тебе.

Нахмурившись, я еще раз прокручиваю в голове его слова.

— Это как?

— Он мой отец.

Я пытаюсь переварить то, что он только что сказал, и у меня из груди вырывается взрыв смеха.

— Твой отец.

На самом деле, это не должно меня удивлять. Старый добрый папаша, конечно же, не стал дожидаться смерти моей матери, чтобы побаловать себя другими женщинами. В детстве я часто слышал, как во время их многочисленных бурных ссор она обвиняла его в неверности, но он ни разу даже не обмолвился мне о возможных братьях.

— Выходит, ты здесь, чтобы его обчистить.

— Я же тебе сказал. Мне не нужны его деньги. Старик заботился обо мне и моей маме. Дал нам приличное жилье. Посылал ей деньги, когда она в них нуждалась. Я просто возвращаю долг.

— Он никогда о тебе не упоминал. Вообще никогда.

— Он и о тебе впервые упомянул только десять лет назад. Сказал, что лучше нам друг друга не знать.