Освобождение

До темноты китайцы зарыли японские тела, похоронили Чжана, сделали Фёдору подпорки-костыли и пошли с ним в сторону Гродекова.

Шли медленно, давая возможность ему отдыхать. От китайских растёртых порошков под повязкой и отвара женьшеня у него прибавилось сил и бок почти не болел. По дороге китаец Антошка по-русски рассказал, что он младший брат Чжан Вэя. Год назад, когда японцы заживо сожгли их деревню, брат ушёл к партизанам, а он – его «братка» – прибился к контрабандистам и, как мог, мстил японцам.

Эти воспоминания о Чжан Вэе и его брате Чжан Сяосуне, у которого было русское имя Антошка, никогда не оставляли Фёдора. Он глянул на мальчишек, вышел из задумчивости, погладил по голове уплетавшего блины Саньгэ и подумал про себя: «Вот такие они китайцы, хоросы люди».

Стёпка снова оторвался от блинов, глянул на отца и обиделся.

Соловьёв тряхнул головой: «Чёрт с ней, с крысой. Главное, батя тогда остался жив!»

– Ну что? Давай-ка, наверное, сюда этого Герасимова И.И.? Время идёт, когда-то надо начинать!

Саньгэ выглянул из темноты и посмотрел на Степана:

– Давай! Только посмотри сначала дело на Енисея, там есть конверт с фотографиями, а потом прочитаешь остальное. Там то, что тебе надо. Он выведет тебя на китайское подполье… Как наш батька говорил? «Китайса – холосы люди»?

Он уверенно открыл дело на нужной странице и подошёл к соловьёвскому столу:

– Вот!

Степан глянул на него:

– А ещё он говорил «Мэй ёу фанцзы»…

– Да это он ошибался: вместо «нет варианта» он говорил «нет дома», «фанцзы» – это дом, а «фацзы» – вариант, выход из положения! – усмехнулся Саньгэ и стал вытаскивать из конверта фотографии.

Снимки были старые, ещё дореволюционные, и не очень старые. На каких-то были видны надписи о том, что они сделаны в Санкт-Петербурге, в Москве, были тверские, были и харбинские, одиночные и групповые.

В одну из них, групповую, Саньгэ ткнул пальцем:

– Вот эта!

На фотографии была изображена, судя по всему, семья: одетый в визитку мужчина сидит в кресле, женщина – облокотилась на спинку кресла правой рукой, и маленький мальчик, который стоял перед женщиной, справа от мужчины. Степан поднял глаза на Саньгэ, тот уже сидел на корточках и копался в сейфе. С самого дна он достал три толстых тома, снизу подхватил их и тяжело бухнул на край стола:

– Это дело на предателя Юшкова! О нём ты уже слышал, а это на начальника харбинской ЯВМ – генерала Асакусу. О нём ты тоже слышал. Дальше – на Родзаевского и так далее, на всю белобандитскую сволочь… их ты посмотришь после.

Степан кивнул.

– А вот это дело групповой оперативной разработки «Харбинцы», первый том «Патрон» – вот на этого дяденьку. – Он снова ткнул пальцем в фотографию, указывая на мужчину в визитке. – Ведётся с двадцать первого года, когда он, заместитель колчаковской разведки и бывший офицер разведки Заамурского особого округа пограничной стражи, это охрана КВЖД при царе, как снег на голову объявился в Харбине живой и здоровый. Удивил всех, потому что его никто не ждал, ни харбинские, ни наши. Жил тихо, любил жену, воспитывал сына, ни в какие разведки-контрразведки не лез. Всех, кто к нему приходил с предложениями, посылал по-русски. Послал даже генерала Косьмина, в то время главного харбинского фашиста…

Степан удивлённо посмотрел на Саньгэ.

– Да, да! Не удивляйся! Пока ты бил немецкого фашиста на Западе, у нас тут под боком свои образовались, только русские, целая партия. Японские выкормыши…

Степан покачал головой.

– Приходили к нему и от Семёнова, атамана, – продолжал Саньгэ. – Не поверишь, на порог не пустил. Японцы вокруг него тоже плотно увивались. Хотя они-то своего добились.

Степан слушал Саньгэ и удивлялся двум вещам. Во-первых, куда подевался его китайский говор? Про Патрона он говорил только с лёгким акцентом и пришепётывал без переднего зуба, выбитого здесь же, в этом подвале в тридцать седьмом году. И во-вторых, зачем он ему все это рассказывает.

– Так вот! – продолжал Саньгэ. – Здесь интересно то, что его фотографию мы нашли у Герасимова. Раз она оказалась у этого японского агента, палача и карателя, значит, у японцев к Патрону были какие-то непростые вопросы, и, скорее всего, неприятные. Спрашивается, какие?

– Ты меня спрашиваешь? Может, лучше у Герасимова и спросить?

– Спросим! Но есть опасение, что наврёт, постарается ввести в заблуждение. А нам надо сначала самим понять, а уже потом его послушать. Если правильно поймем, и при этом Герасимов будет врать, ну тогда всё станет ясно…

– Что станет ясно? – не понял Степан.

– Понимаешь, тут камень о двух концах!

– Камень не бывает «о двух концах», по-русски бывает «палка о двух концах», – поправил Степан.

– Стёпа, ты плохо знаешь русский язык. Когда камень о двух концах, это значит, что один камень в горле, а другой – в… – он на секунду замялся, – в пйгу!

– Ну да! Я знаю, что такое по-вашему «пигу»! А по-нашему это…

– Правильно, – перебил его Саньгэ. – Так вот! Когда оба камня на своих местах, между ними создаётся избыточное давление. То есть то, что нам скажет Герасимов, – это один камень, а если ты прочтёшь это дело и поймешь что-то сам…