Освобождение

– Эх, как же я не люблю пить один, – Юшков взялся за рюмку, – но уже привык, с японцами тоже толком не выпьешь! А оказывается – и с русскими…

– Что вы имеете против русских?

– Против русских? Почти ничего!

– Что такое «почти»?

– «Почти»?

– Да! – Сорокина стала разбирать злость.

– «Почти» – это значит, что русские, настоящие русские, вы например, странные люди! И весь ваш Харбин – русский, странный город, консерва, где вы жили так, как будто не было ни Февральской, ни Октябрьской, ни Гражданской…

– А вам-то какое дело? Было, не было! Вы здесь нашли спасение или где-то?

– Здесь, здесь, что вы злитесь!

Сорокин промолчал и налил Юшкову следующую рюмку.

– Уж больно благостно вы тут жили, лавки полны хлебами, носы в табаках на выбор, мануфактурами можно дома упеленать, под самую крышу, война уже три дня, а ни одна бомба не упала…

Сорокин слушал, Юшков говорил, задрав локоть на спинку стула, сидя вполоборота, вразвалку:

– Но ничего, вот придёт Йёся, он вам покажет – благость… а заодно и сытость…

Сорокин слушал.

– Он вас всех… построит в одну шеренгу… посчитает… и каждому назначит, кто чего заслужил… Что вы так насупились?

Сорокин чувствовал, как в нём все сильнее поднимается протест против этого человека.

– А русские, я имею в виду – характер… дайте-ка я ещё налью! – Юшков стал наливать, налил с горкой, поднес ко рту и пролил, водка потекла по голому локтю, и он её стал слизывать. – А характер, я имею в виду русский характер, дорогой мой спаситель, – дерьмо! Можно и крепче выразиться, но, судя по всему, в этом доме, – Юшков со сладенькой улыбочкой посмотрел по сторонам, – бывали дамы, и весёлые!

– Чем вас не устраивает русский характер? – наконец не выдержал и спросил Сорокин.

– А вот доберёмся до американцев, тогда скажу, поделюсь с вами нажитком, распрощаюсь, а перед этим скажу!.. – Юшков налил ещё и ещё налил, с каждой рюмкой, а в бутылке становилось всё меньше и меньше, он становился пьянее, веселее, а потому – развязнее и противнее. – А могу и сейчас сказать…

– Скажите!.. – выдавил из ставшего тесным горла Сорокин.

– Ха! А то не скажу?! – Он сделал длинную, очень театральную паузу. – Вас вообще не должно было быть! Ни вас, ни вашего города!

– Нас?

– Нет, не вас, конечно, вы мой спаситель, и будь я в чести у Йёси, я бы за вас похлопотал, при чём тут вы? Я имею в виду всех вас и этот город! И попомните, скоро от всего этого ничего не останется…

– Будут бомбить?

– Ну если будет военная необходимость – а как вы думаете?

И будут! Но дело не в этом, здесь не должно быть самого духа…

– Русского? Так чем вам русский дух не угодил?

– Де-е-р-рьмо! Простите, дамы! – Юшков с ехидной улыбочкой раскланялся на четыре стороны. – Русский дух – дерьмо! Совершенно несамодостаточная нация, и даже не нация – сброд, татаро-монголы! Русским надо, чтобы их ругали, тогда они лезут в драку, правда, – часто побеждают! Русским надо, чтобы их хвалили, тогда они ближе к Богу, есть чем гордиться, небожители! – Его руки разлетелись, как привязанные у марионетки, он откуда-то выхватил пачку и вытащил из неё папиросу. – Вы вот не учили марксистско-ленинской философии и небось не знаете о единстве и борьбе противоположностей, а русский характер – это и есть внутреннее единство и борьба противоположностей – раба и барина. И всё это в одном человеке!

– Не понимаю!

– Вы Александра Ивановича Герцена читали, врага вашего? «Былое и думы»! Врага самодержавия! Он всю жизнь боролся с ненавистным царизмом! Нет? Не читали! А у нас его издали, году, что ли, в двадцать седьмом или двадцать пятом, не помню. Там он описывает интересный разговор на троих…

В харбинских книжных магазинах продавалась книга Герцена «Былое и думы», но Михаилу Капитоновичу было не до неё.

– Что за разговор?

– Разговор? Интер-р-е-есный!

Юшков наливал, пьянел, но не валился.

«До утра, что ли, с ним сидеть?» – с ненавистью думал Сорокин.

– Да! Так, значит, разговор! К Герцену, можно сказать, в гости, а Герцен в Лондоне из русских, наряду с Огарёвым, был первое лицо, так скажем, – дуайен, приехал один аристократ с известной фамилией – Голицын Юрий Николаевич, князь, образователь и владелец хора, народного, новинка по тогдашним временам, и народу привёз – голоса! Ну и промотался, как водится! Хотя успех имел настоящий, но промотался! И вот как-то к Герцену приходит ближайший помощник князя, его управляющий хором с регентом, и начинают они вдвоём жаловаться на князя, мол, не платит или ещё что, уже не помню, но жалуются основательно и просят Герцена рассудить их тяжбу с Голицыным, что, мол, невмоготу и они уже хотят домой, в Россию. А Герцен им в ответ – идите в суд, английский суд, мол, он справедливый, а они своё: «Разберите дело по-свойски, по-домашнему!» Герцен ни в какую не соглашается, а они снова, и уговорили-таки! Упорные были! Ещё говорили, что князь испугается Герцена, чтобы в «Колокол» не попасть. Представляете, какие хитрецы, всё учли!

Сорокин слушал.