Освобожденный любовник

Лицо Бладлеттера стало темно-красного цвета, зрение Ви затуманилось и вместо реальности перед ним возникло видение.

Он видел смерть своего отца. Так ясно, как будто это происходило прямо на его глазах.

Слова вырывались изо рта помимо его желания:

— Ты встретишь свой конец в стене огня, объятый болью. Ты будешь гореть, пока от тебя не останется ничего, кроме дыма, который развеет ветер.

Лицо отца исказилось от ужаса.

Какой-то солдат оттащил Ви от отца, теперь он держал его за подмышки, ноги висели над заснеженной землей.

Бладлеттер встал с земли, его лицо покраснело, бисеринки пота блестели на верхней губе. Он тяжело дышал, как загнанная лошадь, из его ноздрей вырывались струи белого пара.

Ви был абсолютно уверен, что его забьют до смерти.

— Принесите мне мой клинок, — прорычал его отец.

Вишес протер лицо руками. Чтобы избежать мыслей о том, что произошло дальше, он подумал, что никогда не сможет воспринимать нормально свой первый сексуальный опыт с солдатом. И даже триста лет спустя, он все еще чувствовал, что надругался над другим мужчиной, хотя это было в порядке вещей в его лагере.

Он посмотрел, как Джейн свернулась калачиком рядом с ним, и со всей уверенностью подумал, что именно сегодня ночью он окончательно потерял девственность. И хотя до этого его тело занималось сексом различными способами и с разными людьми — это всегда было чем-то вроде обмена силой — силой, которая вся перетекала к нему, власть, которую он впитывал для собственной успокоенной уверенности, что никто и никогда больше не опрокинет его на спину и не свяжет, лишая его возможности бороться, пока с ним вытворяют всякое дерьмо.

Сегодня все было иначе. С Джейн тоже был обмен: она что-то дала ему, и взамен он подарил ей часть себя.

Ви нахмурился. Часть, но не все.

Для этого им надо отправиться в другое его место. И… черт, они туда отправятся. И даже несмотря на пронзившую его холодную дрожь лишь от одной этой мысли, он поклялся, что, прежде чем она уйдет из его жизни, он даст ей то, что никогда и никому не давал.

И никогда никому не даст в будущем.

Он хотел отплатить ей тем же доверием, что она дала ему. Она была так сильна, как человек, как женщина, и все же она позволила подвергнуть себя его сексуальной силе, даже зная, что он — доминант с наклонностями к хард-кору, и что она не подходит ему в физическом плане.

Ее доверие повергло его на колени. Он должен отплатить ей тем же, прежде чем она уйдет.

Моргнув, она открыла глаза, и когда их взгляды встретились, они одновременно произнесли:

— Я не хочу, чтобы ты уходила.

— Я не хочу тебя покидать.

Глава 26

Когда Джон проснулся на следующий день, он боялся двигаться. Черт, да он страшился даже открыть глаза. Что, если это все сон? Собравшись с духом, он поднял руку, разлепил веки и… о да, вот оно. Ладонь была огромной, размером с его голову. Рука длинней, чем его бедренная кость до превращения. Запястье широкое, как когда-то была его голень.

Ему удалось.

Он потянулся к мобильному и отправил сообщения Куину и Блэю, которые мгновенно ответили ему. Они были чертовски рады за него. Джон ухмыльнулся, как последний придурок, а потом понял, что ему нужно в ванную, и бросил взгляд на открытую дверь. Через дверной проем он увидел душ.

О, Боже. Он действительно облажался прошлой ночью с Лейлой?

Он бросил телефон на одеяло, несмотря на то, что там остались не отвеченные сообщения. Он паршиво себя чувствовал, потирая свою неожиданно широкую грудь ладонью Шакил О’Нила. Он должен извиниться перед Лейлой, но за что? За то, что он слабак с мягким членом? Можно подумать, его до смерти одолевало желание обсудить это; к тому же он и его потуги не произведут на нее никакого впечатления.

Оставить все как есть? Наверное. Лейла была красивой и чувственной, идеальной во всех отношениях, она ни за что бы не решила, что это ее вина. Написав то, что он хотел бы ей сказать, обладай он голосом, он лишь окончательно себя унизит до аневризмы.

Но он все еще паршиво себя чувствовал.

Прозвенел будильник, и казалось чертовски непривычно тянуться этой мужской рукой и выключать его. Когда он встал на ноги, то почувствовал себя еще более непривычно. Точка его обзора была абсолютно иной, и все казалось меньше: мебель, двери, комната. Даже потолок стал ниже.