От альфы до омеги (СИ)

На мгновение Рикгарду вдруг почудилось, что от влажности здания начнут рушиться: давил сам воздух, словно взвалил на его плечи всю тяжесть забвения Пыльных Городов.

Вы, конечно, уже потеряли ту записку со странной формулой, но я повторяю ее здесь, после этой записи. Пообещайте не использовать ее на мне. Ваше «пожалуйста» для меня работает куда лучше. Правда. А если серьезно, то используйте эту формулу на омегах Сальватора как можно скорее. Раньше, чем мааджит выберет себе «хозяина». Отзовите омег. Пусть они друг друга уничтожат. Все. Пусть передадут сигнал в Центр. Пусть взорвут его к чертовой матери. Поняли?

Жду не дождусь, когда от Центра камня на камне не останется. Хорошее выражение, не зря я его в Библиотеке скачала. Очень объективно описывает то состояние, которое я (тоже вполне объективно) желаю для Центра.

Рикгард невольно улыбнулся на ходу — очень быстро, почти мимолетно, но все-таки улыбнулся. У нее был характер, у этой синтетической штуки. И неважно, откуда он брался и на чем держался. Девчонка была особенной, ни на кого не похожей — совсем как человек.

Главные двери, широко распахнутые на века, остались позади. Воздух в фойе театра тоже поплотнел, стал вязким и чуть скрипел на зубах. В коридорах, где мутные бурые стекла еще пропускали свет, пылинки плясали тревожно и густо.

Или мааджиты, или омеги. Вместе им оставаться нельзя.

Рикгард стиснул зубы.

Впереди, за арками, выходящими на лестницу амфитеатра, алела накидка Сальватора. Казалось, что теперь, когда луна спряталась, а вместо солнца на небо выползли желтоватые тучи, нисколько не посветлело, только исчезли тени, а вместо них в помещение протянулся туманом вязкий сумрак.

Рикгард выудил из-за пазухи вырванные из бортового журнала листы. Формула убористыми закорючками тянулась по нижней кромке последней страницы. Но стоило ему бросить взгляд на дно зала, как руки его опустились.

Он не успел.

Мааджит уже взял себе «хозяина». Спрашивал ли он разрешения у Сальватора или для таких процессов формальности были излишни? Рикгард не знал, а Ирис в бортовом журнале Иолы об этом тоже не писала.

Аномалия исчезла — в круге было пусто. Цепочка разорвалась, и омеги медленно, один за другим, разворачивались и передвигались, словно фигурки на шахматной доске. Они тихо выстраивались рядами, ровно друг за другом, словно войско, а взгляды их были мутными, бессмысленными, словно они все впали в транс. Их головы неторопливо поднимались.

Мааджит не просто выбрал себе «хозяина». Он выбрал всех омег до единой.

Сальватор не двигался. Его сгорбленная фигура застыла, словно обращенная в камень. Он поднял было руку, словно хотел ею закрыться, но тут же снова замер. О таких способностях аномалий он скорее всего не знал. Ослепленный своими внезапными открытиями, он не предусмотрел непредвиденного.

Где-то под куполом театра вдруг что-то гулко треснуло; потом еще и еще. Рикгард запрокинул голову. Перед глазами засуетились пылинки. Воздух давил нестерпимо.

Сальватор тоже вскинул глаза к потолку.

И тут перекрытия расчертило широкой кривой полосой. Быстро, очень быстро она разрезала пыльные своды и побежала тонкими веточками по сторонам, разрисовывая купол.

В воздухе висела мокрая взвесь: хлопья пыли вбирали в себя влажность, и стены театра уже не выдерживали собственный вес.

В ту самую минуту, когда купол, протяжно заскрипев, разошелся на многотонные глыбы и принялся рассыпаться в прах, омеги вскинули руки. Черный дым потянулся из их пальцев, собрался в плоский рваный диск, который непрестанно вращался, словно водоворот, и взмыл высоко вверх.

Театр рассыпался, но черный диск, раскрывшийся над их головами словно зонт, сдерживал пыльную массу.

Рикгард распахнул глаза только когда улегся кашель. Пыль еще оседала вокруг бурыми клубами, но купол рассыпался, а черный диск высоко в небе исчез так же быстро, как появился. Моросило.

Он запрокинул голову и изумленно понял: начинался дождь. В Пыльных Городах, в аномальной зоне, где за последние века не поднимался даже ветер, занимался ливень.

Сальватор так и стоял поодаль, только волосы его разом поседели, а плащ подбило пыльной оторочкой. Он рассматривал своих омег, и теперь на его губах играла улыбка. Кривая, словно чужая, безумная улыбка, которая Рикгарду никогда не нравилась.