От Арденн до Берлина

«Портсмут, 11 июня 1944 г. Он (Черчилль) в отличной форме, и самое лучшее то, что он передал сообщение дяди Джо, что русские начнут большое наступление сегодня утром в районе Ленинграда и вообще распространят его по всей своей длинной линии фронта, пока не вспыхнет весь фронт…»

31 МАРТА 1945 ГОДА

ОТ ПРЕМЬЕР-МИНИСТРА ЧЕРЧИЛЛЯ ГЕНЕРАЛУ ИСМЕЮ

… Генерал Эйзенхауэр, как мне представляется, ошибочно считает, что Берлин в основном лишен военного и политического значения. Хотя многие ведомства германского правительства и переехали на юг, не следует закрывать глаза на то доминирующее влияние, которое будет иметь падение Берлина на немецкие умы. Пока Берлин держится и обороняется в осаде среди руин, будет держаться и германское сопротивление. Падение Берлина приведет в отчаяние почти всех немцев…»

В этом же послании генералу лорду Хастингу Исмею Черчилль жаловался на то, что британские войска к весне 1945 года составляли уже лишь четвертую часть союзных англо-американских сил, что соответственно уменьшило влияние британского генералитета и самого Черчилля. Тем настырнее нажимал он на тупого, по его мнению, Эйзенхауэра.

31 МАРТА 1945 ГОДА

Черчилль — Эйзенхауэру.

«…Не понимаю, какое преимущество в решении не форсировать Эльбу. Если сопротивление противника ослабнет, как Вы, очевидно, ожидаете и как, вполне возможно, и будет, почему бы нам не переправиться через Эльбу и не продвинуться как можно дальше на восток? Это тем более важно политически, что русские армии на юге и, как видно, войдут в Вену и займут Австрию. Если мы намеренно оставим им Берлин, даже если он почти в наших руках, то эти два события укрепят их убеждение, уже заметное, что они сделали все…»

1 АПРЕЛЯ 1945 ГОДА

Черчилль отправил послание того же содержания и с теми же аргументами президенту Рузвельту: «Со всей откровенностью заявляю, что Берлин сохраняет большое стратегическое значение. Ничто не произведет такой психологический эффект на все германские силы сопротивления, как падение Берлина. Оно станет высшим сигналом поражения немецкому народу. С другой стороны, если оставить его русским, которые поведут осаду среди его руин, то пока там будет развеваться германский флаг, он будет воодушевлять сопротивление всех немцев под ружьем.

…Есть, более того, еще один аспект, который необходимо принять во внимание. Вам и мне. Русские армии без сомнения займут Австрию и войдут в Вену. Если они возьмут также и Берлин, то не отпечатается ли на их умах превратное впечатление, что они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу, и не вызовет ли это у них такое настроение, которое приведет к серьезным и весьма опасным трудностям в будущем? Поэтому я считаю, что с политической точки зрения мы должны идти маршем как можно дальше в Германии на восток, и если Берлин окажется у нас под руками, мы должны непременно взять его. Это представляется мне правильным и по военным соображениям…»

На протяжении всей этой напряженной переписки и обмена шифрорадиограммами Черчилль весьма прозрачно выражал свое возмущение тем, что Эйзенхауэр осмелился сообщить Сталину, что его войска будут наступать не на Берлин, а на Лейпциг и Дрезден (поближе к мифическому «Альпийскому редуту»).

И Эйзенхауэр дрогнул и сдался, хотя капитуляция его не была безоговорочной. В ответном послании он писал:

«…Совершенно естественно, что если наступит момент, когда внезапно произойдет крах на всем фронте, тогда мы ринемся вперед, и Любек и Берлин будут включены в число наших важных мишеней».

За длинным столом в кремлевском кабинете Сталина сидели маршалы Жуков и Конев, начальник Генерального штаба Антонов, начальник Оперативного управления Генштаба Штеменко, члены Политбюро.

По указанию Сталина Штеменко зачитал телеграмму, в которой говорилось, что формируется сводная группа англо-американских войск под командованием фельдмаршала Монтгомери для удара севернее Рура на Берлин.

Сталин обратился к Жукову и Коневу:

— Так кто возьмет Берлин, мы или союзники?

— Мы, — первым ответил Конев, — мы возьмем Берлин до союзников.

Жуков покосился на Конева. Все давно уже знали, что Сталин хотел, чтобы Берлин был взят им, заместителем Верховного Главнокомандующего.

Сталин предложил маршалам представить ему планы операции в течение двадцати четырех часов.

Начало операции было назначено на 16 апреля. Сталин дал Жукову и Коневу понять, что Берлин возьмет тот из них, кто первым ворвется в Берлин.

В Берлине многие ждали избавления от затянувшегося двенадцатилетнего гитлеровского кошмара. В одной семье муж и жена спорили, как писал потом американский писатель Корнелиус Райан, кто первым придет в Берлин — русские или американцы.

Жена говорила — русские и начала усиленно изучать русский язык по Берлицу. Муж был уверен, что Берлин освободят западные союзники, и изучал английский по американскому учебнику.

Черчилль вновь упрямо писал Эйзенхауэру: