Выступления на конференциях, политшколах и прочих публичных мероприятиях в стиле «гайд-парк» – особый жанр, имеющий мало общего и с университетскими лекциями, и с общением с прессой. На лекции сидят студенты, причем, как правило, вы с ними еще встретитесь: на экзамене или зачете, защите курсовой или диплома. Что сильно стимулирует вежливость в общении с преподавателем и корректность задаваемых вопросов. Радио- или телевизионный эфир сам по себе определяет стиль, поскольку есть начальство, следящее за рейтингом программы, так что даже самые острые темы обсуждаются в приемлемом стиле. Интервью для печати, как правило, жанр еще более цивильный: журналист-гость куда более уязвим, чем журналист-хозяин, так как ему в любой момент могут отказать в продолжении беседы, а в крайнем случае попросту спустить с лестницы. Публичное мероприятие всех этих ограничений лишено: выступая на них, имеет смысл помнить, что слушатели почти наверняка видят оратора в первый и последний раз, и если родители и Г-сподь Б-г наделили их пытливым умом и острым языком, ему придется на собственной шкуре испытать и то, и другое.
Впрочем, конференции хуже: некоторые из них специально построены организаторами так, чтобы спровоцировать участников на конфликт или рукоприкладство, на чем, выполняя политический заказ, можно неплохо заработать. В свое время автор встретился именно с таким подходом к делу «как бы» делового телеканала, принадлежащего известному олигарху, который тогда позиционировал себя в качестве либерального политика. Ведущий этого канала, чья лысая голова с глазками-бусинками, укрытыми за круглыми стеклами пенсне, напоминала крота из андерсеновской «Дюймовочки», то ли по велению души, то ли по политическим пристрастиям коллекционировал малопочтенную публику в лице исламистов, фашистов и националистов, периодически сталкивая ее лоб в лоб с публикой вполне нормальной. Бывает. В конце концов, не на все приглашения нужно откликаться.
Московская политическая школа между тем – мероприятие, на котором выступать интересно, участвовать в дискуссиях полезно и вспоминать о них не стыдно. Само по себе показательно, поскольку сторонние наблюдатели, полагающие российское политическое поле зачищенным в лучших традициях советского режима, на этом и множестве аналогичных примеров могут убедиться в том, что энтузиасты, стоящие во главе негосударственных организаций, делая то, во что верят, не за страх, а за совесть, способны пробить сопротивление бюрократии. Добавим: при посильном содействии той ее части, которая еще не потеряла интереса к жизни и стремления ее улучшить, что на отечественных просторах встречается чаще, чем это можно было бы предположить. Полтора часа дискуссии в зале и столько же в кулуарах способствовали налаживанию контакта с аудиторией, благо шедшая полным ходом «арабская весна» была темой острой и дискуссионной, а ее итоги для демократии и диктатуры – острой и дискуссионной вдвое. Вопросы были заданы. Ответы, в силу разумения или его отсутствия, даны. Стороны расстались, взаимно удовлетворенные друг другом. И тут, практически на пороге расставания, из зала раздался крик души.
Его испустил один из организаторов – наболело. В своем кругу тема обсуждалась наверняка неоднократно, но автор был свежим слушателем, притом почти своим, и не возопить в его адрес было просто невозможно. Крик, что объяснимо, касался той части закона о некоммерческих организациях, которая касалась их финансирования из-за рубежа. Закон этот некоторые из них ставил на грань закрытия, другие рубил на корню и вообще давал простор для злоупотреблений и несообразностей, которых в отечественной жизни пруд пруди и без него. И в этом отношении крик души был понятен. Тем более что террористические и в целом радикальные структуры обойдут не то что закон, но и всю правоохранительную систему с ее силовыми структурами, вместе взятыми. В чем граждане убеждаются с каждым очередным терактом и убийством очередного гастарбайтера. Отсечение в России от иностранного финансирования околополитического пространства по образу и подобию зачистки, устроенной в США перед Второй мировой войной в отношении агентов Третьего рейха, имело бы мало оснований для воплощения, если бы не твердая уверенность высокого начальства, что отечество в опасности. Без чего закон не появился бы ни в нынешнем, ни в каком другом виде.