От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности

На трибуне восседали престарелый лорд Бальфур, подписавший известную историческую декларацию, великие деятели сионистского движения от Вейцмана и раввина Кука до Бялика и Ахад ха-Ама, а также посланники университетов и академий, приехавшие пожелать новорождённому удачи. Я также присутствовал в этой многотысячной аудитории, наблюдавшей, затаив дыхание, впечатляющее действо. До сих пор вижу перед собой фигуру блистательного лорда Бальфура на фоне заходящего солнца, слышу его хвалу еврейскому народу, рассказ о его достижениях в прошлом и настоящем, пожелания счастья и осуществления надежд.

Попечительский совет, специально созданный для Института, должен был предложить общему попечительскому совету кандидатуры учёных, которые могли бы украсить собой факультет иудаики, имеющий целью изучение всех аспектов иудаизма. Официальная декларация, принятая ещё на конгрессе 1924 года, определила Институт иудаики «как центр по изучению иудаизма – иудейской религии, еврейского и других семитских языков, литературы, истории, права, философии и всех отраслей жизни еврейского народа в целом и изучения Земли Израиля в частности». Подобное определение выглядело вполне приемлемым. Оно было сбалансированным в том, что касается возможных исследовательских направлений, и отчётливо давало понять, что подразумевает не создание раввинской семинарии, а центра свободных исследований, то есть учреждения, не связанного какими-либо религиозными или методологическими предпосылками. Скоро, однако, возникла проблема согласования этого фундаментального определения с действительностью, что породило дискуссии и привело к результатам, противоречащим самой первоначальной формулировке. Речь о библейских исследованиях, области, изначально известной как арена борьбы между традиционными и критическими установками, причём обе стороны были достойны представительства, оставалось лишь найти достойных защитников. Но случившееся на самом деле (и очень скоро!) обернулось позором. Цви Перец Хайес, главный раввин Вены, великий учёный, некогда – светило раввинской семинарии во Флоренции, был знатоком критической библеистики и выразил готовность принять соответствующее назначение в Иерусалиме, но был отвергнут именно из-за своей основной методологической позиции. «И поколебались верхи врат»[258]. Ходили упорные слухи (и я по сей день не знаю, насколько они достоверны), что за сопротивлением академиков стоял один из крупных спонсоров. Но как бы то ни было, такая реакция принесла глубокое разочарование Хайесу, которому оставалось жить всего несколько лет. Библейская критика-таки возникла, но окольным путём, не как критика источников (которой боялись многие годы), а как критика текста, или «низкая критика», как её называли в том поколении.

Сидят слева направо: Вера и Хаим Вейцманы, Артур Бальфур и Нахум Соколов. Подмандатная Палестина. 1925

Согласие было достигнуто в одном: институт (как и весь университет) должен был стать чисто исследовательским центром в первые несколько лет – до каких пор, не уточнялось, – и никто даже не говорил, упаси боже, о дипломах для студентов (которые хотели, чтобы их учили исследованиям их преподавателей). Назначенные преподаватели хотели посвятить себя преподаванию своего предмета как такового, но не совершенствованию своей преподавательской подготовки, поэтому вопрос о соответствии учёного требованиям, предъявляемым к нему как к академическому лектору, даже не ставился в повестку дня. Так, Яаков Нахум Эпштейн, приехавший в Иерусалим где-то к открытию университета в качестве профессора «талмудической филологии» – вообще говоря, сама эта формулировка могла казаться оскорбительной – был первоклассным учёным, но никудышным педагогом. Многие годы он был, на мой взгляд, самой выдающейся академической фигурой среди преподавателей института, и его личные взгляды в области иудаики оказали на меня немалое воздействие. Он прекрасно различал между суррогатом науки и наукой подлинной.

В первый же год работы Института стало ясно, что надежда на то, что туда придут великие иудаисты современности, рухнула. В своей вступительной речи в декабре 1927 года Магнес объявил, что в наступающем году приедут четыре гостевых лектора, – и ни один не явился. Все, в том числе его знакомцы из числа «крупнейших величин поколения», были полны сочувствия, но селиться в Иерусалиме не хотели и в лучшем случае были готовы преподавать семестр или год в качестве приглашённых лекторов. В этой ситуации молодые преподаватели получили возможность, прежде практически им недоступную, содействовать созданию нового института. Магнес и его попечительский совет прекрасно понимали, что научное учреждение не может быть основано на приглашённых лекторах. Поэтому они искали в еврейском мире кандидатов на постоянные должности, и Магнес среди других обратил внимание и на меня.

Гершом Шолем. Иерусалим. 1924