От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности

Это была прекрасная утончённая женщина, родом из семейства, принадлежащего, я бы сказал, к высшему аристократическому кругу еврейской ортодоксии Германии. Она, тем не менее, стала твёрдой атеисткой и сионисткой, но из уважения к Агнону скрывала от него свои убеждения, хотя от них не отказывалась. При нашей первой встрече я сразу попал под обаяние её мягкого и мелодичного голоса, но не меньшее впечатление производило и её умение сосредоточенно слушать. Насколько помню, в Берлине мы встретились только один раз, когда она возвращалась в Баварию. Агнон свёл меня ещё с двумя людьми, с которыми я впоследствии близко общался. Один из них был его шурин Мозес Маркс, оптовый торговец текстилем, выдающийся знаток книг на иврите, о нём я ещё расскажу. В одну из суббот он привёл меня также к Элиэзеру Меиру Липшютцу. Тот недавно оправился от болезни и ещё не вставал с постели. Липшютц в то время разъезжал по Европе, чтобы собрать “Гет шель меа рабаним”, разрешение о разводе от ста раввинов, оно позволило бы ему развестись и снова жениться даже без согласия жены – сложное галахическое дело, связанное с очень печальными личными обстоятельствами. Я знал его имя, так как во время войны прочитал его книгу на иврите о Раши: мой учитель и наставник д-р Блейхроде высоко её ценил и рекомендовал на своих уроках. Также я был знаком с его интересными, хотя и вызывающими критику статьями о современном иврите, которые публиковались в немецком переводе в “Der Jude”, и мне было любопытно познакомиться с ним. По дороге Агнон рассказал мне, как они с Липшютцем общались в годы, когда жили в Галиции (Львов) и в Земле Израиля, при этом он всячески превозносил ум, зоркую проницательность и остроумие этого человека (не умалчивая, впрочем, и о его задиристом характере). Чтобы по-настоящему понять Липшютца, надо, конечно, иметь в виду, что он состоял в Мизрахи и был весьма властолюбив. Агнон сказал: «Сейчас ты увидишь выдающегося человека, учёного галисийского покроя». Разговор между ними легко перепрыгивал с одного предмета на другой, и всё время касался слухов, в которых я ничего не понимал. Беседа вращалась в основном вокруг Бялика, его самого и его творчества. Агнон отзывался о нём с большой похвалой и восхищением, но, похоже, допускал и замечания, двусмысленность которых от меня ускользала. Я очень удивился, когда Люпшитц заметил: «Как я понимаю, вас не всё устраивает в его поэзии». «Как вы догадались?» – поразился Агнон. На обратном пути Агнон спросил: «Вы обратили внимание, как он проницателен?»