От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности

В конце коридора квартиры на Тюркенштрассе, куда – после отъезда моей кузины в Гейдельберг в конце семестра – переехала Эша Бурхардт, напротив её комнаты жила рисовальщица и иллюстратор Том Фрейд, племянница Зигмунда Фрейда, тоже одна из незабываемых фигур тех лет. Она была почти живописно уродлива в отличие от своей ненамного старшей сестры Лили Марле, жены актёра Арнольда Марле, которая часто к ней приходила. Супруги Марле были участниками труппы Каммершпиле и часто выступали в качестве чтецов, особенно на еврейских мероприятиях. Как и многие в семье Фрейдов, они были сионистами. Лили была красавицей высшей пробы и походила на заглавную героиню библейской книги Руфь, какой её любили изображать современные живописцы и офортисты. Том была почти гениальным иллюстратором детских книг, а также автором некоторых из них. И по сей день коллекционеры охотятся за её книгами, исчезнувшими с рынка. Агнон провёл ту первую зиму в Мюнхене, так как его невеста Эстер Маркс была в Штарнберге, и они оба готовились сыграть свадьбу весной 1920 года.

Он нередко заходил к нам. Годом раньше он написал детскую книгу на иврите, в которой каждая буква алфавита была описана и прославлена в длинных стихах на основе агадических сюжетов. Книга готовилась к изданию крупным тиражом Сионистской организацией Германии под председательством Залмана Шокена, а иллюстрировать её было поручено Том Фрейд[137]. В связи с этим Агнон приходил довольно часто, чтобы обсудить с Том её иллюстрации. Том, можно сказать, жила сигаретами, и её комната почти всегда была насквозь прокурена, что нимало не беспокоило Агнона и других посетителей, не то что меня: чем старше я становился, тем меньше мог выносить комнаты, наполненные дымом. На деле это моё отвращение было одной из причин, почему я не мог присоединиться к некоторым сообществам и группам, чьи собрания были насквозь пропитаны дымом. Требовался очень большой интерес, чтобы заставить меня хоть на какое-то время остаться в такой комнате, но с Том Фрейд, которой я восхищался, был именно тот случай. У неё было немало знакомств среди художников и писателей, и в её комнате у меня состоялся горький разговор о сионизме, – тема, которую я в то время вообще не любил обсуждать, тем более с гоями вроде жившего недалеко от нас очень известного (тогда) писателя Отто Флаке. Флаке, очень стройный, прекрасной внешности элегантный мужчина, был известным немецким левым либералом и в то время (по крайней мере) сторонником тотальной ассимиляции евреев в Германии, от которой он ждал больших благ, в частности для немцев. С этим он обратился ко мне, считавшему ассимиляцию серьезным самообманом, так что обращение вышло не по адресу, и разговор развернулся соответствующим образом. Позднее, если не ошибаюсь, этот предмет уже не казался ему столь очевидным. У Том Фрейд я также познакомился с поэтессой Паулой Людвиг, в которую в то время была влюблена большая часть мюнхенских литературных знаменитостей. Она происходила из крестьянской семьи и во время войны работала в Мюнхене прислугой. Оттуда и началось её восхождение в литературный мир. Она была красива, её поэзия тоже прекрасна, и почему-то её тянуло к евреям. Она часто бывала у Том, приносила нам свои стихи, и мы все вместе ходили поесть в вегетарианский ресторан на Тюркенштрассе. Хайнц, мой двоюродный брат, тоже пал жертвой её женственного и поэтического обаяния. Одним словом: иногда в нашей квартире дым стоял коромыслом.

Обложка сборника детских стихов Хаима Бялика «Книга вещей». Иллюстрации – Том Фрейд (Peregrin Verlag, 1922)

Иллюстрация Том Фрейд к сборнику детских стихов Н. Бялика «Книга вещей»

Когда мы с Агноном гуляли вдоль Изара или в Английском саду недалеко от его квартиры, он иногда с гордостью показывал мне присланные Эстер открытки из Штарнберга, каллиграфически безупречные и на почти столь же безупречном иврите. За это время я перевёл на немецкий язык целый свод рассказов Агнона, иные из них достались мне в рукописи, среди них наиболее совершенные его творения, которые затем появились в “Der Jude”, прежде чем были опубликованы на иврите. Неутомимый собеседник, Агнон объяснял, что привлекает и что отталкивает его в еврейской литературе, особенно в современной. Список его возражений и оговорок был довольно велик. К моему удивлению, выяснилось и подтвердилось позднее, когда вышел роман Бреннера «Утрата и неудача»[138], что Агнон, всегда отзывавшийся o кристальной личности Бреннера с преклонением, если не с благоговением, отнюдь не ценил его как писателя.

Паула Людвиг в образе японки. 1920