От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности

Что до меня, я был под сильным впечатлением от книги «Со всех сторон»[139], на которую я набрёл ещё в Берлине у мелкого книготорговца (а заодно и ивритского писателя) вблизи большой синагоги. Книга без прикрас описывала атмосферу в Эрец-Исраэль и в этом отношении стала одним из самых впечатляющих произведений, какие я знал. Так же и с позднее прочитанной книгой «Разрыв и утрата», купленной мною ещё в студенческие годы в Мюнхене. Мрачная картина ишува, в ней нарисованная, избавила меня (уж не знаю, насколько справедливо) от всяческих иллюзий ещё прежде моей иммиграции. Переезжая в Палестину, я вёз с собой слова Бреннера в своём внутреннем «багаже». Агнон остался равнодушен к моим живым похвалам этой книге – и даже не потому, что считал саму нарисованную в ней картину неадекватной. Он просто не признавал литературный талант этого человека, личность которого ставил так высоко. В наших беседах он очень хвалил мне книгу «Хемдат ямим»[140] как литературное произведение, которому мало равных, и которое я, по его мнению, непременно должен был прочитать, ибо это тайное каббалистическое сокровище, с литературной точки зрения далеко превосходившее «Зоар». К «Зоару» он в этом отношении имел много претензий, а эту книгу сравнивал (в ущерб «Зоару») с подлинными мидрашами. Он убеждал меня во что бы то ни стало попытаться добыть полноценный экземпляр одного роскошного издания «Хемдат Ямим», и в 1921 году я-таки нашёл его во Франкфурте. Но каково же было моё изумление, когда лет через десять Агнон стал отзываться об этой книге более неопределённо, смешивая похвалу с порицанием. В те месяцы мы уже говорили на иврите, для чего в Мюнхене у меня почти не было возможностей.

Другим неординарным человеком был Ариэль Авигдор, сын основателя Гедеры[141]. Он был женихом, а потом и мужем Лизы Руппин (сестры Артура Руппина), очень милой и добросердечной женщины, жившей тогда в Мюнхене. Авигдор, инженер-гидротехник на крупной электростанции под Мюнхеном, готовился тогда поступить на работу в Израиле и много рассказывал нам о жизни в мошавах страны до Первой мировой войны.

У меня установилось не так уж много прочных контактов с мюнхенскими еврейскими семьями, и неудивительно, что те немногие, кого я знал, принадлежали к сионистскому меньшинству. Естественно, я имел возможность вплотную познакомиться в университете с зарождавшимся национал-социализмом. Атмосфера в городе была невыносимой, и антисемитизм, по большей части ещё в консервативных формах грубого баварства, был налицо. (Это сегодня часто упускают из виду и изображают его в более приглушённых тонах, чем он был на самом деле.) Невозможно было не заметить огромные кроваво-красные плакаты со столь же кровожадным текстом, приглашавшим людей на выступления Гитлера; большими буквами на них было выведено: «Приветствуем расово близких немецких товарищей. Евреям вход воспрещён». Меня самого это мало трогало, так как я давно принял решение покинуть Германию, но слепота евреев, не желавших ничего ни видеть, ни слышать, внушала настоящий ужас. Они воспринимали всё это как некое преходящее явление. Мюнхенские евреи, лишь только всплывала эта тема, становились колючими и злыми, и это весьма отягощало наши с ними отношения. Так и сложилось, что моё общение с евреями ограничилось узким кругом людей, настроенных так же, как я. Среди них был д-р Август Шелер, мировой судья и в течение нескольких лет председатель Мюнхенской сионистской организации. Один из выдающихся философов своего времени, мыслитель Макс Шелер был тогда на устах у всех, интересующихся духовной жизнью. Он считался главным представителем современной католической философии и делал, дьявол разберёт зачем, всё, чтобы максимально затушевать своё еврейское происхождение. Всякий, кому пришлось говорить с Шелером, понимал объяснительные слова мэтра по-своему, и его небылицы повторяют в Германии по сей день. Порой его мать объявлялась еврейкой, зато уж отец – протестантом; иногда отец оказывался протестантского происхождения, но семья будто бы обратилась в иудаизм из-за еврейской невесты; иногда отец назначался евреем, а мать – дочерью родителей-христиан, тут раз на раз не приходился. Судья Шелер был похож на своего знаменитого однофамильца, хотя и без отблеска гениальности. Я спросил его, что вообще означают эти россказни и что ему обо всём этом известно. Д-р Шелер рассмеялся: «Он же мой кузен, и, разумеется, я прекрасно знал его родителей. Оба они были добрыми евреями из старых баварских и франконских еврейских родов, а все подробности его происхождения можно найти в общинных книгах. Шелер получил хорошее еврейское воспитание. Его патологические выкрутасы очень забавны».