Он упоминался в хитроумных контекстах, а так как сказанное было невнятно, ощущал, что нужно освободиться, если не от чувств, то хотя бы от грамматики.
Туда, сюда, наверх, вперед, на север – всегда остается указание назад.
Ошибку программы устранял человек в задних комнатах дома, в прихожей слушали Битлз, вслушиваясь в слух, она не могла сосредоточиться на клавиатуре.
Критик был столь известен, что его статья вынудила Сати натурально схватиться с ним на Понт Неф.
Только пристальное наблюдение за белками, снующими по крышам, управляет течением фраз.
«Повествование» – это и «весть», слово недвусмысленно на этот счет.
СОКРАТ. Иону привет! Откуда ты теперь, завидный рапсод?
ИОН. Из Эпидавра, где я опять выиграл состязание.
СОКРАТ. Знаешь, завидую чтецам, всегда прекрасно одеты, околачиваются с поэтами, прежде всего с Гомером, чьи стихи чудесны, а мысли столь возвышенны.
ИОН. Ты прав. Не знать Гомера – не знать ничего.
СОКРАТ. Так не украсишь ли ты его немного в наших глазах?
ИОН. Как же! Недаром венцы, фанфары, лавры и притирки украшают мою голову! Ты прямо в точку.
СОКРАТ. Я лишь тупой провинциал, косноязычие мое малого стоит, но скажи одну вещь, не кажется ли тебе, что все поэты говорят одно и то же? Почему же Гомер, а, скажем, не Гесиод?
ИОН. Я не в состоянии постичь это. Когда кто-либо другой говорит о другом поэте, я искренне дремлю, и лишь Гомер пробуждает меня. Не упростишь ли ты сию загадку?
СОКРАТ. Нет проблем. Во-первых, твое знание Гомера происходит не от знания, а от божественной силы. То, что ты говоришь, это совсем не то, что ты говоришь, а то, что сказано через тебя. Так?
ИОН. Резонно.
СОКРАТ. Поэт – существо легкое и крылатое. Обычно у него не ладится, пока не примет глоток, и уж затем он воспаряет. А когда он поет – это не хитрость рук или ума. Именно в такой последовательности он делится с другими тем, что уже слышал раньше. И таким же образом ты связан с Гомером, другие с Орфеем, третьи с Мусеем. И когда легкая стопа отзывается тебе, ты либо танцуешь, либо дремлешь.
ИОН. Стало быть, если я верно понял тебя, мы, чтецы, лишь читаем читающих.
СОКРАТ. Право, мне кажется, ты пришел в себя. Но вот ты читаешь кому-то что-нибудь из Гомера в какой-нибудь Вторник и уже добрался до места, где Одиссей открывает себя женихам, ведом ли тебе этот кусок?
ИОН. Как от зубов!
СОКРАТ. Или когда Ахилл ринулся на Гектора, в уме ли ты тогда, неужели не возбуждаешься?
ИОН. Едва ли я в себе. Волосы – дыбом, а сердце так и рвется наружу.
СОКРАТ. Так и твои слушатели. Их глаза полны слез. Они переживают, поскольку переживаешь ты. Человек думает, что живет за счет искусства, однако музы проникают его своим вдохновением. Твои слушатели – последнее звено этой грандиозной цепи, и музы поют сквозь тебя, как бы говоря «мы надеемся, что тебе нравятся наши песни, но „нравиться“ не наша забота, а твоя». Короче говоря, ты не спикер, а спица в колесе спетого.
ИОН. Положим, так. Но ты же не можешь утверждать, что, когда я в бреду пою Гомера, я не способен воспеть в нем те вещи, которые я знаю.
СОКРАТ. В каком смысле?
ИОН. Во всех без исключения.
СОКРАТ. Даже в том смысле, о котором ты ничего не смыслишь?
ИОН. Интересно, что ты имеешь в виду?
СОКРАТ. Колесницы, например. То место, где Нестор на состязании колесниц в честь Патрокла наставляет своего сына Антилоха, советует ему быть осторожным на поворотах. Я процитирую, если хочешь.
ИОН. Нет уж, дай мне повод там, где у меня есть собственная телега
У поворота влево склонись
от опоры
и подхлестнув затем правую лошадь
своею рукою