От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США

Этот процесс – подавление означающего означаемым, возрастающая прозрачность формы перед лицом все более иерархически организованного содержания – не ограничивается областью так называемых языковых искусств. Воспользовавшись преимуществами технологического развития, классическим защитным механизмом капитализма, импульс, направленный на сюжетно-центрическое искусство, распространился на новый, до сих пор не оформленный медиум, превратив фильм в то, что называется «кинокартина». Кино одолжило театру все преимущества романа: еще больший диапазон декораций, потенциал для скоростных перемещений во времени и пространстве, дало медиум, чьи означающие можно скрыть с еще большей легкостью, чем театральный задник (зритель будет думать скорее о персонажах, чем о свете, пространстве или звуке), и не случайно привело к сериализации потребителя с помощью воспроизводимости копий. То, что кино позаимствовало у театра, было не только его трудовым резервом, но и его узкоспециализированным способом социальной организации. Возможно, по иронии судьбы, чрезвычайно многослойная форма современной кинокомпании находит свое отражение в корпоративном издательстве, где «команды» авторов (контрактные работники, работающие на сдельной оплате) штампуют «новеллизации» популярных фильмов. В кино, как и везде, существуют противоположные тенденции, отражающие тот факт, что этот тип социальной организации и это конкретное представление реальности не присуще самому медиуму. Подобно тому, как авторская теория кино пыталась сформировать признание связи между продуктом и его изготовителем, структуралистское или «авангардное» индивидуальное кино, часто производимое без существенного разделения труда, предоставляет своим потребителям множество означающих. Подобно романистам-«соцреалистам» прошлого поколения, в документальных фильмах независимых левых авторов, по сути, признается фетишизм сюжетно-центрированного искусства (хотя они более склонны отмечать этот факт в манере Брехта). Они сосредотачивают свою оппозиционную энергию на самом сообщении, а не на доведении его до потребителя, чью пассивность они оспаривают, не осознавая, что это вынужденное согласие, порожденное самим процессом.

Тем не менее, именно в стихотворении должны быть наиболее четко очерчены последствия этого процесса и любых возможных решений. Стихотворение не только является точкой отсчета для всех языков и повествовательных искусств, но и возвращает нас к самой социальной функции искусства как такового: искусство интериоризирует сознание группы посредством упорядочивания (можно назвать это «настройкой») индивидуального чувственного восприятия; искусство дает возможность пережить индивидууму, художнику или потребителю то диалектическое сознание, в котором объединяются субъект и объект, «я» и другие, индивидуум и группа. Учитывая, что именно это диалектическое сознание капитализм пытается подавить посредством сериализации индивида (поскольку именно благодаря такому сознанию мы понимаем переопределенность объектов нашего существования капиталистическим способом производства), изобразительное искусство в целом функционирует как набор деформированных контртенденций внутри господствующего общества. Возможно, только благодаря своему историческому положению поэзия как первое из языковых искусств была подчинена менее (и противостояла более) процессу капиталистической трансформации. К примеру, это напоминает единственный жанр, в котором написание могло быть неконвенциональным без особых нарративных обоснований.

Задача диалектического анализа состоит не только в том, чтобы объяснить социальное происхождение и глубинную структуру явлений, но обосновать их на базе нынешнего социального факта классовой и другой борьбы, чтобы указать соответствующее направление действий. Социальная роль стихотворения ставит такой подход в значимую позицию – перевести классовую борьбу для сознания на уровень борьбы сознания. Ясно, что невозможно изменить язык. Сначала должны измениться способ и контроль производства материальной жизни.

Признавая себя философией языковой практики, поэзия может работать над поиском предпосылок освобожденного языка в границах существующего социального факта. Для этого необходимо (1) осознать историческую природу и структуру референциальности, (2) вынести вопрос о языке и о подавляемом означающем в центр программы и (3) поместить программу в контекст осознанной классовой борьбы. Девизом такой поэзии станут слова Маркса из «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта»:

Социальная революция ‹…› может черпать свою поэзию только из будущего, а не из прошлого[295].

1976 Ольга Соколова

Из «Китайской записной книжки» [296]

1. Своенравные, сверяем слова. Существительные награждают предметы за значения. Стул над столом со стеклом. Ни одна часть не касается планеты.