ОТ/ЧЁТ

Какое-то время он рассматривал бумаги, которые принес с собой в пластиковой папке-конверте, и, перебирая их, одни откладывал, другие подвигал поближе. Наконец быстро взглянул поверх линз, как бы прицелился и заговорил:

— Меня зовут Сергей Сергеевич… и в мои полномочия, впрочем, входит провести эту беседу… неофициально. Давайте условимся. Я в курсе ваших проблем с руководством и здесь нахожусь, чтобы отчасти, скажем, их решить. Но меня они интересуют только постольку, поскольку вокруг вас в последнее время происходят некие события, смысл которых вам, очевидно, непонятен, а мне, впрочем, интересен.

Эта ли его манера вставлять куда попало наречия меня раздражала, или то, что он предпочел выпустить сначала цепного пса, а потом разговаривать, но я промолчал, не желая ему помогать. Становиться в позу и задавать дурацкий в своей литературности вопрос: «Это что, допрос?» — мне претило с самого начала. ВПРОЧЕМ, он моей реплики и не ждал.

— Мы сейчас уточним пару моментов вашей биографии, просто, скажем, для порядка, а потом вы мне зададите вопросы, а я вам.

Я молча пожал плечами, и он скороговоркой прочитал по своим бумажкам:

— Сретенский Василий Михайлович, 1961 года рождения, разведен, детей нет, образование высшее, кандидат исторических наук, доцент кафедры культурологии Московского университета политологии, экономики и права (МУПЭП). — Он оторвался от бумажек как бы за подтверждением сказанному. Я нехотя кивнул. Он продолжил: — Отец — русский, из служащих, филолог, доктор наук, профессор. Мать — испанка, в 1935 году в возрасте двух лет доставлена в СССР, редактор в издательстве «Мировая литература». Оба умерли двадцать лет назад. Несчастный случай, отравление бытовым газом. В Барселоне проживают: тетка, старшая сестра матери, семьдесят четыре года, и ее четыре дочери. Жена, бывшая — Алена Ярославна, русская, в девичестве Доброва, переводчица, в настоящий момент проживает в Швейцарии со своим вторым мужем. В Москве, впрочем, близких, да, я полагаю, и дальних, родственников нет.

Он бросил, а точнее, отпустил последнюю бумажку, и она спланировала на стол, к самому его краю.

— А ведь вы, Василий Михайлович, немножко из наших. Дед ваш, красный конник Федор Сретенский, после Гражданской войны в нашей системе служил. Майор госбезопасности, перед войной — это, как ни крути, фигура. Да и вам, впрочем, предлагали по окончании курса, помните? Зря вы тогда отказались, сейчас бы в правительстве могли быть, страной руководить.

— Если б я чем хотел руководить, пошел бы учиться на исторический факультет?

— Как знать, жизнь, она, впрочем, по-разному поворачивается. Вот ваши однокурсники газетами руководят. Да какими! Но к делу. Скажите, Василий Михайлович, у вас есть ко мне вопросы?

— Да. Когда я могу уйти?

Он улыбнулся широко и почти радостно.

— Да прямо сейчас, впрочем. У нас с вами, я полагаю обычная беседа, не хотите, прервем сию же минуту. Но только уж сначала послушайте, что я вам скажу. Вы во вторник дома встречались с неким испанцем, вели с ним переговоры. А не мешало бы знать, что он, может быть, и не испанец совсем. Прибыл, скажем, не с Римского проспекта Барселоны, а прямиком из Рима, и является он, впрочем, кадровым сотрудником одной иностранной разведывательной службы, постоянно вмешивающейся в дела нашего государства и православной церкви.

— Он просто передал мне привет от родных.

Сергей этот Сергеевич опять улыбнулся устало и с укором.

— В четверг вы беседовали с ним два с лишним часа на ВВЦ.

— Это была частная беседа.

— Можете не поджимать губы. Никто не претендует на вашу, скажем, частную жизнь. Ну хорошо. Я вам еще кое-что расскажу. В четверг вы вели с ним частную беседу, а в пятницу, то есть, так скажем, вчера, он навестил одного вашего недавнего знакомого, Семена Сигизмундовича Кербера. Возникает резонный вопрос: почему в течение четырех дней встречаются два российских гражданина, прежде незнакомые — сначала друг с другом, а потом с агентом зарубежной спецслужбы?

Историческое воображение у меня развито хорошо, и представить себе в этот момент Сергея Сергеевича в маленьком полутемном кабинете с казенным столом под зеленой лампой мне ничего не стоило. И себя по другую сторону стола в брюках без ремня — тоже. Не то чтобы я сильно испугался, но почувствовал настоятельную потребность излить собеседнику душу и — одновременно — приступ тошноты. И то и другое удалось вполне успешно подавить, но тут возникла у меня мысль, что взаимный обмен полуправдивой информацией может быть полезен. (Сейчас я уверен, что подобная мысль сидела в тяжелой голове Сергея Сергеевича с самого начала разговора.) Я коротко рассказал, зачем приходил Кербер.

— А испанец спрашивал о поэме?

— Нет, мы говорили о возможности поехать в Барселонский университет и прочитать там спецкурс.

— И все?

— Нет, я рассказывал ему о Москве.

Мой собеседник, почти не напрягаясь, сделал доброе лицо.

— Я уверен, что испанец приехал за поэмой. Он захочет с вами, скажем, встретиться еще раз.