От глупости и смерти

– Не надо так! – сказала красавица, почувствовав, как страдает Мосс. – Не мучьте себя. Я понимаю, почему вы убежали. Вы все равно ничего не могли поделать.

– Никто не знал, что у меня была такая возможность. Я выбежал наружу и увидел в окне старика – охваченное огнем лицо, горящие длинные волосы. Так страшно, невыносимо страшно. Я плакал и кричал. Несколько санитаров – из тех, что успели спастись – попробовали пробиться к оставшимся наверху, и один из них погиб, когда обрушился потолок. Но никто не знал, что и у меня была возможность спасти хотя бы одного человека. Я мог попытаться.

– Нет, – заверила его женщина с золотистыми волосами. – Это не так. Вы бы тоже сгорели заживо, вот и всё. Да еще эта кошка. Никому не обязательно об этом знать.

– Но я-то знаю!

– Вы выжили, вот что главное.

– Но мне больно. Это знание причиняет мне боль.

– Это пройдет.

– Нет, никогда.

Один из сидящих за столом мужчин снова потянулся к красавице с зажигалкой. Она положила мундштук с сигаретой на стол. Мосс встряхнулся, как будто очнулся от кошмара, и встал. Он отошел от красавицы и ее молчаливых спутников, и их глаза погасли.

Мосс снова пошел по салону.

Огромное судно рассекало бурные желеобразные волны мегапотока, направляясь к краю ощутимого пространства, асимптотически пробиваясь к границе времени, неутомимо приближаясь к обрыву, за которым заканчивалась осознаваемая мысль. В этом пути было предусмотрено только три остановки: посадка, высадка основного количества пассажиров и запределье. Пассажиры были унылы и молчаливы, некоторые из них потягивали напитки, которые можно было заказать, нажав установленную в каждом стуле кнопку. Тишину в салоне нарушали только гул раздвижных, подающих напитки столов, постукивание ногтей или зубов по стеклу бокалов и непрекращающееся шипение мегапотока за бортом. Через обшивку судна из этого кипящего желе доносились звуки, подобные шепоту душ, представших перед последним судом. Пассажиры не могли разобрать в этих голосах ни одного слова, ни одной сформулированной мысли, никакого послания извне.

Заключенные в этом корабле, отрезанные от времени, пространства и сознания, пассажиры сидели молча, глядя в разные стороны. Не имело никакого значения, куда смотреть – судно курс не меняло, и они были надежно замурованы в нем.

Мосс на минутку подсел к одному толстяку, чтобы рассказать, как увел свою секретаршу от мужа и детей, снял ей роскошную квартиру, а после, устав от нее, оставил ее с нерасторжимым договором аренды и без средств к существованию, даже с работы ее уволил, потому что нехорошо крутить романы с сотрудниками (особенно с сотрудницами, склонными к самоубийству). Мосс рассказал толстяку, как создал целевой фонд для ее детей после того, как она сделала то, что от нее ожидалось. Потом он пошел дальше и признался старухе с пальцами в кольцах, что он безжалостно воспользовался своим возрастом и болезнями, чтобы привязать к себе детей, и удерживал их до тех пор, пока они не утратили последнюю возможность обрести цель и счастье в жизни, не имея при этом ни малейшего намерения оставить им свое состояние. Потом он поведал высокому мужчине с шоколадной кожей, как предал своих товарищей по секретной организации, поименно назвав их властям и как, сидя на заднем сидении в темном чреве большого автомобиля, указал на лидеров движения, а после смотрел, как головорезы со свинцовыми трубами пинками поставили их на колени под дождем и проломили им головы – очень аккуратно и профессионально, по одному удару на человека. Затем Мосс поговорил с прелестной юной девушкой о том, с какой изощренностью он манипулировал своими возлюбленными, выбивая их из колеи, лишая всякой воли, заставляя их исполнять симфонию своей жизни на потеху себе, пока их музыка не превращалась в хриплые диссонирующие звуки. Мосс шел по салону, сожалея, раскаиваясь, сокрушаясь. Он подсаживался к пассажирам и исповедовался, признавался, каялся, унижался, иногда даже плакал.

Когда он уходил, в глазах каждого из его собеседников на мгновение вспыхивал и тут же снова гас свет, и они вновь оставались наедине со своими тайными мыслями. Он подошел к столику, за которым в одиночестве сидела невзрачная молодая женщина, нервно грызущая ноготь большого пальца.

– Я бы хотел присесть и кое-что обсудить с вами, – сказал Мосс. Женщина пожала плечами, как будто ей было все равно, и он сел.

– Я заметил, что мы совсем одни.

Вместо ответа она просто уставилась на него.

– Неважно, сколько людей любит нас, заботится о нас и хочет облегчить наше бремя, – продолжал он. – Все мы, в сущности, одиноки. Олдос Хаксли сказал – не поручусь за точность цитаты, я искал ее и не нашел, но частично помню – так вот он сказал: «Все мы – островные вселенные в океане космоса»[61]. Да, кажется так.

Женщина смотрела на него ничего не выражающим взглядом. У нее было худое, ничем не примечательное лицо – ни обворожительной улыбки, ни интересных черт, ни неожиданно появляющихся ямочек, которые сделали бы ее на мгновение привлекательной. Тщательно отрепетированный взгляд был пустым, безучастным.