От глупости и смерти

Энни лежала, съежившись в крошечном пространстве между двумя створками крутящейся двери – туда можно было пробраться с улицы, когда копировальный центр закрывался на ночь. Она заблокировала вход продуктовой тележкой, позаимствованной в магазине «Фуд Эмпориум» на Первой авеню, где хранилось все ее добро, и вытащила из нее полдюжины коробочных заготовок из того же «Эмпориума» (остальные она продала какому-то торчку). Две картонки она пристроила за тележкой, чтобы казалось, что дверь просто закрыта из-за ремонта, прочие расставила по периметру для защиты от ветра. Потом устроила себе постель из двух полусгнивших диванных подушек, завернулась в три старых пальто и натянула старую вязаную шапку на сломанный нос. В дверях было, надо сказать, совсем неплохо, даже уютно. Иногда ветер все же пробирался в ее укрытие, но в целом почти не беспокоил ее. Энни свернулась калачиком, прижала к себе грязные останки старой тряпичной куклы и закрыла глаза, но даже во сне продолжала прислушиваться к звукам улицы. Ей хотелось, чтобы ей снова ее приснился малыш Алан. В полусне она прижимала его к себе, как эту тряпичную куклу, чувствуя тепло его тела. Это важная деталь: тело Алана было теплым. Его коричневая ручка на ее щеке, его дыхание, его чудесный младенческий запах – от всего исходило тепло. Когда это было? Сегодня или раньше? Не просыпаясь, Энни поцеловала грязное личико куклы. В дверях было и тепло и удобно.

Внезапно в привычные убаюкивающие звуки улицы врезался рев двух машин, которые на полной скорости вылетели из-за угла Парк-авеню и понеслись по Мэдисон. Даже во сне Энни почувствовала, что улица изменилась – она научилась доверять своим инстинктам после того, как на нее напали в первый раз, чуть не отобрав туфли и кошелек с мелочью. Она сразу проснулась и спрятала куклу в складках пальто. Машины поравнялись с ее убежищем; вытянутый лимузин обогнал «Кадиллак-брогам», который вылетел на тротуар и врезался в фонарный столб. Передняя пассажирская дверь «кадиллака» открылась, из нее вывалился человек и стал отползать. Три двери резко затормозившего лимузина открылись еще до того, как перестали крутиться колеса. Ползущий человек попытался встать, но его схватили и снова силой поставили на колени. Один из пассажиров лимузина, одетый в темно-синее кашемировое пальто, выхватил револьвер и рукоятью ударил стоящего на коленях по голове так, что пробил до кости.

Свернувшись в темноте между створками дверей, Энни видела всё с тошнотворной четкостью. Второй бандит ударил жертву ногой – в ночной тишине отчетливо хрустнул сломанный нос. Темное стекло лимузина опустилось, в окно высунулась рука и передала третьему жестяную банку. С Парк-авеню донессся вой полицейских сирен.

– Держите говнюка крепче, – сказал человек с жестянкой. – Голову, голову ему запрокиньте!

Двое других сделали, как он сказал; из рассеченного лба жертвы виднелась белая кость, из разбитого носа хлестала кровь – в ярком свете фонаря Энни все было видно, как днем. Ботинки несчастного скребли по тротуару. Тот, кому передали жестянку, извлек из кармана бутылку виски.

– Откройте ему пасть!

Мужчина в кашемировом пальто с силой раздвинул челюсти жертвы, и жестяночник стал лить ему в рот виски из горлышка. Несчастный кашлял и захлебывался. Пустая бутылка полетела в канаву, и вслед за виски в горло извивающегося, воющего от боли и страха водителя «кадиллака» полился растворитель из жестянки. Энни видела и слышала всё.

Кашемировый теперь массировал жертве горло, чтобы заставить проглотить всё как есть. Но бедняга умирал дольше и гораздо громче, чем рассчитывали бандиты: он неистово отплевывался, и слюна с кислотой попала на рукав кашемирового пальто. Будь владелец пальто пофигистом, которому плевать на рекомендации журнала «GQ», дальнейшего бы не случилось, но он выругался и попытался оттереть рукав, на мгновение выпустив водителя «кадиллака». Тот воспользовался моментом и, вырвавшись из рук двух других, бросился к убежищу Энни.

Он несся прямо на нее, размахивая руками, вращая глазами и брызжа слюной, как скаковая лошадь. Еще секунда, и он, своротив тележку, разгромит всю квартирку Энни. Она вскочила и тут же оказалась в свете фар «кадиллака».

– Черномазая все видела! – крикнул мужик в кашемировом пальто.

– Чертова бомжиха! – откликнулся тот, что с жестянкой.

– Он все никак не уймется! – заорал третий, извлекая откуда-то револьвер с таким длинным дулом, что непонятно было, как его мог прятать под пальто кто-то меньше Поля Баньяна[77]. Водитель «кадиллака», раздирая руками горло, врезался в тележку. Мужчина, не дотягивавший до Поля Баньяна, выстрелил. «Магнум» 45 калибра, разодрав воздух, пробил голову бегущего человека, оставил дыру на месте лица и окропил дверь кровью с осколками костей, блестящими в свете фар.