От глупости и смерти

Но тот каким-то непостижимым образом всё бежал, как солдат, стремящийся первым прорвать оборону противника. Рухнул он, лишь когда его догнал второй выстрел. На пути этой пули костей не было: она пробила тело насквозь и разнесла стеклянную створку двери. Мертвое тело рухнуло прямо на Энни, отбросив ее через разбитое стекло в офис копировального центра. Все это время четвертый голос кричал из глубин лимузина:

– Ловите бабу! Бабу ловите, она всё видела!

Мужики в пальто ринулись к ней.

Энни перекатилась в сторону, и ее рука наткнулась на что-то мягкое – старая кукла вывалилась из своего гнезда у нее за пазухой.

Тебе холодно, Алан?

Энни подхватила куклу и отползла подальше. Мужики, продираясь через дверь, включили сигнализацию. Скоро здесь будет полиция.

Энни думала только о том, что теперь всё ее имущество выкинут. Картонки, диванные подушки, носовые платки и зеленый кардиган отправят в мусорный бак, тележку вернут в магазин. Она снова останется ни с чем, как когда ее выгнали из комнатенки на углу Сто первой улицы и Первой авеню. Когда у нее забрали Алана.

Раздался оглушительный звон: пуля попала в застекленное изречение на стене. Преследователи разделились, чтобы лучше видеть офис при свете фар. Прижимая к себе куклу, Энни бросилась в коридор, ведущий к служебному входу. Заперто, а бандиты уже совсем близко. Вон справа еще дверь – открыто, внутри темно. Энни юркнула внутрь. В комнате ничего, кроме компьютеров вдоль стен – спрятаться негде. Она заметалась в поисках шкафа или стола, под который можно залезть, споткнулась обо что-то, растянулась на холодном полу и почувствовала лицом слабое дуновение. Пол в комнате состоял из больших съемных плит; одну из них, видно, заменили, но не закрепили до конца, и Энни при падении ее сдвинула. Под полом обнаружилось небольшое пространство.

Она залезла туда, легла на спину и осторожно потянула плиту, пока та не встала на место. Плита легла плотно: если раньше Энни видела отблески света из коридора, то теперь ее окружала полная темнота. Она лежала тихо, освободив голову от мыслей, как делала каждый раз, ночуя на улице – так она становилась невидимой. Коврики, картонки – всё, всё пропало. Осталась только старая кукла, согревавшая ей бок. Бандиты были уже в коридоре и дергали двери.

Я завернула тебя в одеяло, Алан. Тебе должно быть тепло.

Преследователи зашли в комнату с компьютерами.

– Где ж она, черт бы ее подрал?

– Наверно, есть еще какой-то выход, а мы проглядели.

– Может, она в другой комнате заперлась? Давай, что ли, дверь вышибем?

– Ты сигнализацию не слышишь, кретин? Надо выметаться отсюда.

– Он нам яйца оторвет.

– Да ладно. Думаешь, он бы лучше сумел? Он там сидит и смотрит на то, что осталось от Бидди. Думаешь, он доволен, что так получилось?

К сигнализации присоединился истерично нажимаемый раз за разом клаксон лимузина.

– Ничего, потом найдем.

Звук бегущих шагов.

Энни лежала, прижимая к себе куклу, ни о чем не думая и не издавая ни звука. Впервые за этот холодный ноябрь ей было тепло. Она проспала под полом всю ночь.

На следующий день, в последнем нью-йоркском кафе-автомате – опустишь жетон, в окошко выезжает еда – Энни узнала о двух убитых.

Не о том, которого застрелили в дверях – о двух черных женщинах. Бидди, который перед смертью выблевал все свои потроха, занимал первую полосу «Пост», в которую Энни завернулась от ветра, а про женщин ей по секрету рассказал другой бомж, пока она пила чай с рыбным пирогом. Обеих застрелили в переулках из крупнокалиберного оружия. Одну из них, Сьюки, Энни знала.

Понятно, кого искали убийцы и почему они убили Сьюки и ту другую: для белых людей, которые разъезжают по городу в лимузинах, все бездомные черные старухи на одно лицо. Она откусила еще кусок пирога и посмотрела на Сорок вторую улицу за окном. Как же ей теперь быть?