От глупости и смерти

Да неужели? Как это мило, она понимает. Словно со стороны я услышал свой голос:

– У вас с ним уже было?

Если я хотел причинить ей боль, было бы гуманнее оторвать ей руку.

– Ты уже второй раз задаешь мне подобный вопрос. Мне и в первый раз не очень понравилось, а сейчас еще меньше.

– Я же не билет в луна-парк купил. Ты сама пригласила меня к себе в голову.

– Ну ты же был там. Должен был сам увидеть.

– Это не то, что я искал.

– Ты просто никчемное трусливое дерьмо.

– Я не слышу ответа, госпожа прокурор. Пожалуйста, ограничьтесь простым «да» или «нет».

– Не будь идиотом! Он сидит в коридоре смертников.

– Была бы охота, а способ найдется.

– Ты-то откуда знаешь?

– У меня был приятель в тюрьме Сан-Рафаэль. Ее еще называют «Тамаль». Та, которая за мостом, напротив Ричмонда, северней Сан-Франциско.

– Это Сан-Квентин, а не Сан-Рафаэль.

– Да-да, Сан-Квентин, точно.

– Ты вроде говорил, что твой приятель сидел в тюрьме Пеликан-Бей?

– Это другой.

– Да у тебя, похоже, дружбаны в каждой калифорнийской тюряге.

– Что поделаешь, это расистский регион.

– Это я уже слышала.

– Но Квентин и Пеликан-Бей – это разные вещи. В Тамале, конечно, не сладко, но в Кресент-Сити еще хуже.

– Ты никогда не рассказывал про того друга, что в Сан-Квентине.

– Я много чего тебе не рассказывал, это не значит, что этого не было. Я широк, я вмещаю в себе множество разных людей[91].

Мы помолчали втроем: Элли, я и Уолт Уитмен. «Это настоящая ссора», – подумал я. Не просто дурацкий спор из-за какого-то фильма, который одному из нас понравился, а другому – нет. Настоящая жесткая ссора. Такое не забывается. Стоит только на мгновение дать себе волю, и ты уже наговорил такого, что невозможно простить, и в сердцевине вашей дружбы навсегда останется червоточинка. Я ждал. Элли больше ничего не сказала, и я так и не добился от нее прямого ответа. Но все же я был уверен: с Генри Лейком Спаннингом у нее было всё. У меня что-то сжалось в груди, но я не хотел замечать это чувство, тем более анализировать его.

«Оставь, – подумал я. – Мы дружим одиннадцать лет, у нас это было всего один раз. Оставь это чувство в покое, пусть оно высохнет и умрет в одиночестве, как и прочие мерзкие мысли».

– Ладно, поеду в Атмор, – сказал я. – Полагаю, ты хочешь, чтобы я сделал это побыстрее, потому что через несколько дней из нашего друга сделают запеканку. Как можно быстрее. Типа сегодня.

Элли кивнула.

– И под каким же предлогом я должен туда заявиться? Как студент-юрист? Репортер? Новый помощник Ларри Борлана? Или я с тобой зайду? В качестве кого? Друга семьи, представителя департамента исполнения наказаний штата Алабама? Ага, знаю. Как представитель Спаннинга из проекта «Надежда»[92].

– Я способна на большее, – улыбнулась она.

– Нисколько не сомневаюсь. Только мне от этого как-то неспокойно.

Все еще улыбаясь, она открыла свой «Атлас», извлекла оттуда небольшой официального вида конверт, закрытый, но не запечатанный, и вручила мне. Я открыл его и вытряхнул на стол содержимое.

Очень умно. Очень предусмотрительно. Все документы готовы, моя фотография уже вклеена там, где нужно, печать с завтрашней датой и часами посещения. Настоящие официальные бумаги, не подкопаешься.

– Дай угадаю, – сказал я. – Утром по четвергам смертники могут встречаться со своими адвокатами?

– По понедельникам и пятницам – свидания с семьей, но у Генри никого нет. А адвокаты допускаются по средам и четвергам; я не стала рассчитывать на сегодня, у меня ушло два дня, только чтобы до тебя дозвониться.

– Я был занят.

– Но заключенные могут встречаться с адвокатами в среду и четверг, утром.

Я потрогал бумаги и пластиковые карточки.

– Отлично выглядит. Я смотрю, мое имя и мой прекрасный лик уже здесь. Вклеено и заламинировно. Давно ты это всё приготовила?

– Пару дней назад.

– А если бы я все-таки отказался?

Элли не ответила, но снова посмотрела на меня этим своим взглядом.

– И еще кое-что, – сказал я и наклонился к ней, давая понять, что я говорю абсолютно серьезно. – Времени почти не осталось. Сегодня среда. Завтра четверг. А двойной рычаг электрического стула с дистанционным управлением опустится в полночь субботы. Допустим, я залезу к нему в голову и увижу, что ты права и он абсолютно невинен. И что? Кто-то послушает черного трепача, который мысли читает? Вряд ли. Так как же, Элли?

– Это уж моя забота, – она решительно сжала губы. – Как ты говоришь, способ всегда найдется. К любому замку можно подобрать ключик, если знаешь, где искать. Судебная власть – не пустые слова. На носу выборы; есть люди, которые у меня в долгу.

– И чьи секреты тебе удалось пронюхать?

– Ты, главное, убедись, что Спанки говорит правду, – услышав это прозвище, я невольно засмеялся, и она опять улыбнулась, – а я уж разберусь с тем, как будет выглядеть мир в одну минуту первого воскресенья.

Я встал, собрал бумажки в конверт и сунул его под мышку. Улыбнулся самой дружеской улыбкой, на какую был способен, и сказал:

– Мне нужно знать, что ты не смухлевала и не предупредила Спаннинга, что я могу читать мысли.

– Я никогда бы так не поступила.

– Просто скажи, что ты этого не делала.