От греха подальше

Неожиданно ощущение холода, сковывавшего ее тело, исчезло.

— Роун? — тихо позвала она.

— Да? — Он откликнулся сразу.

Она забыла, что хотела ему сказать. В горле у нее пересохло. Ей казалось, что от кожи ее исходит пар.

К счастью, ей ничего не нужно было объяснять. Роун, как всегда, легко прочитал ее мысли и широко улыбнулся.

— Как ты думаешь, далеко отсюда до ближайшего мотеля?

— Очень. Как отсюда до Луны, — ответила она, забирая у него из рук мокрые джинсы и вешая их на открытой двери фургона.

— Виктория, — сказал он, произнося ее имя так, как ей больше всего нравилось — с игривой медлительностью растягивая звуки. Он делал это только тогда, когда им овладевало желание. Его голубые глаза смотрели так, словно вбирали в себя и ее, и все вокруг. — Прямо здесь? А ты не замерзнешь?

— Исключено, — произнесла она чуть охрипшим голосом.

— Ага. — Он взял ее за запястье и притянул к себе. — Значит, ты согреешь и меня?

— Мы согреем друг друга. Обычно это так и происходит, верно?

— Не знаю, но готов проверить твою теорию. — Он усадил ее на задний бампер фургона и снял с ноги ботинок и оба носка, согревая ее ступни своими теплыми ладонями. Затем помог ей встать на ноги и принялся расстегивать ее джинсы, но она вдруг остановила его.

— Я сама сделаю это быстрее, — заявила она, спуская вниз липнувшие к ногам штанины. — Ужасно не хочется терять время.

— Мне тоже. — Он с явным удовольствием наблюдал за тем, как она раздевается, разбрасывая одежду. — Ты и в самом деле спешишь…

— А ты нет? — спросила она, смело коснувшись рукой его плоти.

Он закрыл глаза, наслаждаясь ее прикосновением.

— М-м… я этого не говорил, сладкая моя.

— Тогда раздевайся.

— Слушаюсь, дорогая! — Он ловко отсалютовал ей, а затем торопливо снял футболку и плавки и предстал перед ней обнаженным, демонстрируя свое желание. Шагнув к ней, он подхватил ее на руки и понес на одеяло.

Солнце уже спряталось за холмом, но воздух все еще был полуденным, теплым.

Роун улегся рядом с Викторией, но не смог больше сдерживать себя. Они сомкнулись, как две половинки одного целого, и Виктория была потрясена никогда ранее не испытанным ощущением этой удивительной полноты и целостности.

Все в нем казалось ей восхитительным, самым лучшим, самым правильным — и его терпкие поцелуи, и восторженные, неразборчивые слова, и руки, такие большие и нежные, страстно ласкающие ее грудь. Тот миг, когда он полностью овладел ею, был желанным и ни с чем не сравнимым, и она знала, что этого мгновения ей никогда не забыть.

Не то чтобы она утратила над собой контроль, предавшись страсти, вовсе нет. На самом деле, насколько она помнила, сегодня она впервые занималась любовью, сохраняя хоть какое-то подобие трезвого ума. Поэтому ощущение гармонии произвело на нее столь сильное впечатление. В этот миг она забыла, что значит быть одинокой. Теперь, казалось, они были партнерами в танце, где каждое движение повторялось, соответствуя в точности одно другому. Даже вздохи их были одновременными.

Теперь он был частью ее, и она не опасалась больше за их будущее, по крайней мере в эту минуту.

Вершины они достигли одновременно, и она заранее знала, что это будет именно так. Казалось, соединились не только их тела, но и разум, и сердца. Потом он, утомленный, лег на спину, переворачивая ее на себя, и сжал в объятиях так крепко, как утопающий сжимает спасительный для него обломок плота.

Она поцеловала его в щеку, и сердце у нее неожиданно защемило. Ей было так хорошо с ним и она настолько привыкла ощущать рядом с собой его присутствие, что казалось, будто они знали друг друга всегда. Когда он уедет, ее жизнь станет невыносимо одинокой. Но Виктория должна подготовиться к неизбежному расставанию. Роун будет делать то, что должен, и она не станет возражать, потому что любит его.

Он пока не знал, что она вынула пленку из «Никона» и положила ее себе в сумочку. Если у него останется память о ней в виде фильмов, то пусть и она сохранит хотя бы его фотографии.

Переход от чувственного изнеможения к реальности оказался непростым делом. Виктории с большим трудом удалось стряхнуть с себя блаженную истому. Но день уже угасал, и становилось прохладно. Она провела кончиками пальцев по щеке Роуна, не осмеливаясь заговорить из опасения, что может сказать что-нибудь несуразное.

И он заговорил первым.

— Ты — молодец, Вик. Я хочу сказать, что ты — неповторима.

Она собиралась ответить шутливой репликой, привычной для той атмосферы взаимного добродушного поддразнивания, которая установилась между ними, но ничего в голову не приходило.

— Я пытаюсь, — только и могла сказать она.

Ближайший приличный городок, где, возможно, имелся мотель, находился в тридцати милях езды от того места, где Виктория и Роун провели восхитительный вечер. Преодолев треть пути, девушка вдруг почувствовала, как голова ее наливается тяжестью, а глаза слипаются. «Проклятый антигистамин», — подумала она. Еще у ручья она приняла пару таблеток, чтобы снять боль от муравьиных укусов, забыв, что это лекарство всегда действует на нее как снотворное.

— Эй, ты в порядке? — забеспокоился Роун.