От Гринвича до экватора

— Почему? — повторяет мои вопросы Эмма. — Попробую объяснить. Если смогу.

Четыре года назад она с трудом разжимала губы, плакала и повторяла: «Все произошло из-за меня». Теперь говорит быстро, но слезы снова и снова наворачиваются на ее глаза. Внешне она тоже изменилась: похудела, появилось много седых волос.

— Клаус обронил однажды, еще до нашей свадьбы: «Если я расстанусь с кистью, значит, я умер». Но после того, как его уволили из школы, он не брался за кисть.

— А вы пытались разубедить его, помочь ему?

— Конечно. Но он все повторял: «Зачем мне что-то рисовать, если мои прежние картины, да и я сам, никому не нужны?» Действительно, никому до нас не было дела. Все, к кому обращался Клаус, разводили руками: помочь не можем. На другую работу тоже не брали. Картин не выставляли.

Однажды Эмма нашла под подушкой у мужа газетную вырезку.

В ней излагалась история Мюллера, жителя Бремена. Его уволили с завода. Каждое утро в шесть — как и прежде — Мюллер вставал, одевался и выходил на улицу. Но шел не на свой завод, а на другие — искал работу. Когда повсюду услышал «нет» отправился на берег реки Везер и утопился.

Подробное описание того, как Мюллер совершил самоубийство, как привязал к бедру двадцатикилограммовый камень, скрутил себе жгутом руки, было подчеркнуто карандашом.

— Я поняла, о чем думал Клаус.

— И что вы сделали?

— Что я могла сделать? Положила заметку обратно под подушку, будто не читала ее. Спустя недели две Клаус был уже окончательно сломлен, совсем пал духом. Вскоре у нас не осталось ни пфеннига. Тогда я снова, во второй раз за эти годы, сказала ему: «Так дальше продолжаться не может». Он опять не стал возражать. Молча взял кисти, краски и ушел. Ушел к собору собирать милостыню. Он был гордый. А тут Диль — нищий! И сердце его не выдержало.

Эмма, пригубив вино, долго молчит. Я показываю мою книгу, в которой рассказывается о них. Показываю и письма читателей. Некоторые адресованы не мне, а Эмме. Например, это, от Михаила Матвеевича Косорукова, рабочего из Горького:

«Уважаемая фрау Диль! Прочитав о вашей семье, мы все — жена, две дочери (одной девятнадцать, а другой семнадцать лет) и я — поняли: вы совершенно не виноваты в случившемся. Виновник — общество, в котором жил ваш муж. Оно не то что не ценит ярких личностей, а боится их и старается от них избавиться всеми правдами и неправдами. Мы сочувствуем Вам и просим: держитесь, не опускайте руки. Попробуйте организовать выставку картин Клауса. Это трудно, но если бы получилось, было бы замечательно. Пусть хоть после его смерти восторжествует справедливость».

Эмма нервно теребит салфетку.

— Передайте им большое спасибо. Но они не правы: я — убийца собственного мужа.

— Это вы не правы. Дело вовсе не в вас.

Она поднимает на меня глаза.

— На днях я прочитал об исследовании ваших кёльнских социологов. Они установили, что среди людей, оставшихся «не у дел», смертность в два раза выше, чем у тех, кто работает. И тяжело болеют безработные в два раза чаще. Выбросьте из головы всякие глупости!

— Не надо меня утешать, — не поддается Эмма.

— Я и не утешаю. Если бы у вас не на словах, а на деле защищали права человека, не было бы ни преступлений фашистов, ни самоубийц, таких, как Клаус. А то привечают, чествуют бездарного недоучку с кастетом в руках и обрекают на нищету одаренного художника! Терроризм молодчиков из гамбургского «Фронта» и история Клауса — в общем-то, две стороны одной медали.

— Может быть. Но очень уж тяжка для меня эта медаль… — Эмма грустно усмехается.

Вышла газета коммунистов «Унзере цайт»

Чтобы отвлечь ее, предлагаю пройтись. Покидаем кафе и минут через десять оказываемся на Аденауэраллее. Здесь мало людей. Столица ФРГ вообще раза в четыре меньше Кёльна и раз в шесть — Гамбурга, ее население не превышает трехсот тысяч, а вечерняя жизнь практически разворачивается на одном пятачке — в старой части города. Бонн не зря окрестили «главной деревней страны». Иногда шутят еще злее: «По своим размерам Бонн вдвое меньше центрального кладбища в Чикаго, зато вдвое мертвее его».

Эмма молчит, она целиком занята своими мыслями. Когда мы подходим к фонарю, останавливается и достает из сумки фотографии: вот Клаус у своей новой картины, вот их свадьба…

Вскоре мы простились. С тех пор я больше не видел эту женщину. Но часто вспоминаю нашу последнюю встречу. Удалось ли хоть в какой-то степени успокоить Эмму?

Возможно, в трудный момент она вела себя не идеально. Тем не менее двух мнений быть не может: конечно же, не Эмма — убийца Диля. Да, Клауса убили, хотя в него не стреляли из пистолета, не ударяли ножом. Его убивали долго и изощренно, применяя различные приемы психологического террора: «заговор молчания», угрозы, увольнение. И наступил трагический финал.

Кто знает, если бы Диль не впал в полное отчаяние, продолжал бороться, может быть, однажды и раздался бы выстрел. Ведь такое случается, когда моральное воздействие не срабатывает.

«Я люблю смех…»