От Гринвича до экватора

У лох-несского чудовища
Очень утомленный вид.
У лох-несского чудовища
Зверски голова болит.

Ранним утром всплыло чудище

И узнало из газет,
Что оно — совсем не чудище.
Что его в помине нет…

Страшно тут взревело чудище:

«Есть я, нет ли — все одно!»
И, подняв волну огромную,
Навсегда ушло на дно.

А тем временем семейство Несси разрастается. Объявили, будто в тихих заводях южноафриканской речки Амоути скрывается конкурент шотландского монстра. Одни очевидцы уверяют, что над водой поднимается облачко, сквозь которое постепенно проступают контуры зверя, похожего не то на автобус, не то на аэроплан, другие считают, что это «обыкновенный» семиглавый змей.

К речке Амоути началось паломничество туристов. Местные жители охвачены страхом: женщины перестали полоскать в реке белье, детей и близко не подпускают к воде.

Новоявленный монстр время от времени всплывает в озерах Норвегии, Швеции, Якутии. А японские моряки обнаружили в Тихом океане останки животного, которое, если верить сообщению, отличается от всех ныне известных и по пропорциям тела удивительно сходно с плезиозавром, а также с легендарной Несси.

Правда, непонятно: кому известны пропорции шотландского чудовища?

То тем, то иным способом подливают масла в огонь. Газеты даже стали высказывать предположение: не организуются ли «появления» Несси специально? Ведь чудо-юдо — не просто экзотическая, забавная сторона жизни страны, это и удобное средство затуманить головы англичанам.

Остается привести еще одну цитату: «О чудовище писали с трогательным постоянством каждый день. Оно появлялось в шотландском озере и там обитало. Оно было очень большое, страшное, горбатое, допотопное и выходило на сушу, чтобы есть баранов, а затем играть при лунном свете. К людям чудовище относилось недоверчиво, особенно к журналистам, и при виде их с шумом погружалось в воду».

Это было написано в 1934 году И. Ильфом и Е. Петровым…

Но Шотландия конечно же не только монстр Лох-Несса.

«Настанет день, и час пробьет»

У дома, где родился Роберт Бернс, вытянулась длинная очередь. Идет мелкий назойливый дождь, и перспектива стоять под ним не очень-то привлекает.

— Подождите, — говорит Джон Дулан.

Спустя минуту мы в сопровождении директора музея входим внутрь.

— Как это тебе удалось? — спрашиваю Джона.

— Директор — мой знакомый, я был здесь раз двадцать, — отвечает он. — Смотрите.

Джон заметно волнуется, и его волнение передается нам.

Смотрим во все глаза.

Мы в глиняной мазанке с побеленными стенами, ярко-красными ставнями и высокими каминными трубами (одну трубу когда-то снесла буря). Соломенная крыша под тяжестью веков глубоко осела на окна — точно меховая шапка, надвинутая на глаза. Именно на крыше установлена мемориальная доска.

Скромный домик разделен на две части. Первая половина — мощенный булыжником хлев для скота. Рядом «чистая половина», здесь и жила семья крестьянина Вильяма Бернса. На деревянной кровати с соломенным тюфяком и шерстяным одеялом 25 января 1759 года появился на свет Роберт Бернс. В этой же темной комнате он написал первые стихи. Вот некрашеный деревянный стол с ящиком, где лежат гусиные перья, чернильница и стопка чистых листков. Комната служила и кухней. Вильям соорудил в ней очаг с прочно вделанной решеткой. Торф для топки он нарезал на болоте, а по праздникам подкладывал в очаг несколько кусков угля. У очага — глубокое кресло и низкая скамеечка, к которой было удобно придвигать прялку.

Нужда преследовала старого Бернса, но вместе с соседями он нанял учителя для детей, сам преподавал им грамматику, объяснял библию. В глиняной мазанке были книги Шекспира, шотландских поэтов. От матери Роберт слышал старинные шотландские напевы, которые через годы воплотил в стихах.

Отец по вечерам что-то медленно и долго писал, складывая в стопку узкие листы бумаги. Это было предназначенное для Роберта «Наставление в вере и благочестии». Старый крестьянин объяснял своему первенцу, что такое добро и зло. Разве мог он предположить, что его сын сам найдет для людей замечательные слова о долге, счастье, свободе!

Соседи рассказывали, что за ужином «все Бернсы сидели, уткнув носы в книжки».

Бедность подорвала здоровье отца, заболевшего туберкулезом, и сына, который умер в тридцать семь лет от ревмокардита. Но та же бедность воспитала в Роберте характер. Достигнув вершины славы, он с гордостью заявлял: «Я — сын очень бедного человека» — и отказывался от гонораров за обработку народных песен, говоря, что делает это для Шотландии.

Музей Роберта Бернса