От грозы к буре

— Если ты думаешь, что я сейчас вступлю с тобой в богословский диспут, то заблуждаешься, — заметил Константин. — Всякий может верить так, как его душе угодно. Мне все равно. Так вот, у них даже крест на груди далеко не каждый носит.

— Крест не носить — это правильно[41], — горячо поддержал Франсуа неведомых темных людей. — Оно — казнь. — Он замешкался, подыскивая нужное слово. — Они думать верно, — выжал он наконец из себя.

— Я понял тебя. Орудие казни учителя, по-твоему, носить нельзя и кланяться ему негоже, — кивнул Константин.

— Так они язычники, что ли?! — громко возмутился один из дружинников, тоже оказавшийся поблизости.

— А ты помолчи, — сердито одернул его Константин, но потом, смягчившись, пояснил: — Просто вера у них иная, вот и все.

— Латиняне[42], что ли? — не унимался любознательный дружинник.

— Латинян они терпеть не могут.

— Ну, тогда ладно, — благодушно махнул он рукой и побрел дальше, к дому Леща.

— Главное не в этом, — продолжил Константин излагать свою мысль. — Тут другое важно. Никто из них не видел света вашей веры, которую можете принести им вы с Якоби. И я дозволяю вам проповедовать среди них столько, сколько душе вашей угодно. Начните пока с малого. Здесь их у меня примерно с десяток. Вот ими и займитесь, а заодно языку половецкому подучитесь. Как только освоитесь, почувствуете, что окончательно обратили их в свою веру, так они сами вас к себе в орду отвезут.

— Плыть на корабль? — тоскливо вздохнул Франсуа, а Якоби почему-то и вовсе позеленел.

— Зачем плыть?.. Ну, разве что совсем недолго и по реке. На тот берег Дона перемахнете с ними, а дальше сушей. Да тут рядом. Разумеется, вначале вы дадите мне слово, что среди русичей проповедовать не будете.

— Но только до тех пор, пока они все не перейти в истинный вера, — уточнил Франсуа и тут же осведомился: — А потом мы получать это право?

— Потом… — задумчиво протянул Константин, быстренько прикидывая в уме, насколько вероятна возможность обращения всех половецких орд в истинную веру этой тщедушной и тощей французской парочкой. Придя к выводу, что она очень близка к нулю, радостно выпалил:

— Тогда я разрешу нести свет вашей веры дальше.

Еще чуть поразмыслив, Константин все-таки допустил ничтожно малую возможность того, что эти одержимые, благодаря своему фанатизму и невероятно удачному для них стечению обстоятельств, действительно могут управиться со всеми половцами, и внес на всякий случай оговорку:

— Но вначале вы разыскиваете меня, я проверяю результаты титанического труда… или нет, я просто поверю вам на слово, после чего — о! — я тут же нахожу вам еще одно местечко, — вовремя вспомнил он про дикие племена в междуречье Волги и Урала, то есть — тьфу ты! — Яика, или как он там именуется ныне.

— Корабль, плыть? — с тоской спросил снова позеленевший Якоби.

— Да что тебе так поплавать-то приспичило? — с досадой отмахнулся Константин. — Тоже все рядышком. Причем настолько близко, что вас потом эти темные, которые просветлеют, прямиком к другим темным доставят.

— А потом? — не унимался Франсуа.

Константин с уважением посмотрел на неугомонного проповедника «истинного божьего слова» и тихо заметил:

— Ты и с этими за сто лет не управишься. Но если уж вдруг и с ними все так быстро получится, то можете быть спокойны — без работы я вас не оставлю. У нас на Руси этих мест с темными народами столько, что если вы вдвоем будете даже триста лет проповедовать — и то не успеете.

Он произвел в уме немудреные подсчеты. «Значит, потом их к прибалтийским дикарям, всяким там эстам, литам, латам, земгалам, литовцам, пруссам, жмуди, оттуда к северу — пермяки, водь, чудь, весь… Да-а-а…»

— Неправильно я подсчитал, — заметил князь. — Не меньше пятисот лет. Точно-точно, — подтвердил он, заметив легкий скепсис на лице Якоби.

— Ну а потом-то можно и прийти к русичи, — заупрямился Франсуа.

— Через пятьсот лет?

— Нет, сразу, как только мы закончим с ними со всеми, — с уверенностью пояснил миссионер.

— Потом дозволяю, — великодушно разрешил Константин. — А до этого к ним ни ногой. Даете слово?

— Даем, — дружно отозвались оба.

— Ты нам верить? — озабоченно спросил Франсуа. — Мы все равно не мочь давать клятва, и если ты нам не верить, то…

— Конечно же, верю. Вы народ честный, — продолжал улыбаться князь и шутливо погрозил им пальцем. — Только не филонить!.. Уж проповедовать, так проповедовать, без отдыха и перекуров, тьфу ты, словом, чтоб работали по двадцать пять часов в сутки.

— Сутки есть не столько… — снова замялся с подбором слов дотошный Франсуа, но Константин сразу замахал на него руками.

— Знаю я, знаю, — и посоветовал: — А вы вставайте на час раньше, — чем окончательно поставил их в тупик.

Впрочем, размышляли они над загадочной мудростью, высказанной под конец князем, недолго. Глаза их радостно горели тем вдохновенным светом, какой бывает лишь у людей, без остатка поглощенных одной идеей и вдруг узнавших, что теперь им ничто не препятствует попытаться осуществить ее на практике.