От грозы к буре

«Ох, и сильна Европа-матушка мою страну клеветой поливать. Что в двадцатом веке изовралась вся до неприличия, что сейчас. У самих содом с гоморрой царит, а все туда же — варвары. Мыться поначалу бы научились. Неужели сами не чувствуют, как от них несет?»[36] — устало думал он, по-прежнему источая улыбки и энергично вытряхивая из голов вновь прибывших несусветную дурь, которой под видом абсолютно точных и достоверных сведений напичкали их доброхоты, отговаривавшие от поездки на край света.

Зато на откровенный вопрос князя, есть ли среди них добрые люди[37], спустя минуту вперед выступили двое мужчин. Оба в черном одеянии, с худыми аскетическими лицами, на которых выделялись горящие фанатическим упрямством необыкновенно большие глаза. Поначалу они сделали только один шаг вперед, затем переглянулись между собой и, как по команде, продолжили движение. Подойдя к князю, оба застыли в молчаливом ожидании. Испуга на их лицах не было заметно, скорее читалась какая-то фатальная покорность грядущей судьбе.

Тот, кто был чуть повыше, что-то медленно произнес.

— Не силен я во французском, Исаак, — повернулся Константин к старому еврею, как всегда, оказавшемуся рядом с князем. — Ты сделай уж милость, переведи, что он говорит.

Купец, вопреки своему обыкновению, тараторить не стал, а произнес нараспев, стараясь соблюсти как можно больше сходства даже в интонациях речи:

— Они говорят, что их зовут брат Якоби и брат Франсуа.

— А кто есть кто?

— Я — брат Франсуа, — внезапно произнес вслед за купцом тот, что был повыше, на русском языке, хотя легкое грассирование все-таки выдавало в нем француза, — А он — брат Якоби, — указал Франсуа на своего спутника и тут же добавил: — Ты обещал нам, княже, через своего человек, что дашь нам воля и нет теснить.

— То, что я обещал, я всегда выполняю, — спокойно подтвердил Константин, и мгновенно по тесно сгрудившейся толпе переселенцев пронесся еле уловимый вздох облегчения. Одно дело, когда право верить так, как твоей душе угодно, тебе обещают от чьего-то имени, и совсем другое — когда этот кто-то самолично подтверждает данное им обещание. К тому же высокому широкоплечему русому здоровяку, кажется, вполне можно доверять — слово свое сдержит.

Однако тут непонятным для князя было совсем иное — сам вздох.

— Они что, все на русском разговаривают? — повернулся он удивленно к купцу. — А какого же рожна я тебя тогда мучил и всюду за собой таскал?

— Они не разговаривать, — пояснил вместо Исаака Франсуа. — Они чувствовать тут, — приложил он руку к сердцу. — Ты есть добрый. Они верят твой.

— К тому же пока они плыли, то все время пытались говорить с твоими воинами, — добавил купец. — Старый Исаак не мешал им. Ведь чем раньше они заговорят по-русски, тем легче будет им здесь освоиться. Или я не прав? — вскинулся он озабоченно.

— Да нет. Прав, конечно. А как же Франсуа?

— Он тратил все свое время на то, чтобы научиться говорить, — медленно произнес Исаак.

— Я хорошо мочь разговаривать, — кивнул тот. — Ошибаться тоже мочь — это есть. Якоби стараться тоже, но хуже мочь.

— Тогда слушай, Франсуа. Я через Исаака передал всем вам, что вашу веру никто никогда не утеснит. Так?

— Это есть так, — подтвердил Франсуа.

— Я сдержу свое слово. Вы будете молиться так, как угодно вам. Вы будете крестить своих детей так, как это принято у вас. Не помню, в чем там у вас отличие, но наплевать[38]. Все равно никто из моих людей не посмеет помешать вам хоть в чем-то.

— Мы благодарность. Нет, благодарить тебя, княже, — поправился Франсуа.

— Но я не обещал вам, что не буду препятствовать, когда ты или кто-нибудь другой станете не только совершать свои обряды и руководить своими людьми, но еще и проповедовать среди моих воинов. Да и среди местных жителей тоже, — добавил князь тут же. — Поэтому мне очень хотелось бы перед отъездом взять с вас обоих такое обещание.

В ответ Франсуа лишь молча отрицательно покачал головой. Якоби тоже.

«Прямо как китайские болванчики», — почему-то подумал Константин.

— Они, — кивнул Франсуа в сторону остальных переселенцев, — мочь дать тебе это слово. Мы — нет, — и пояснил чуточку жалостливо и снисходительно, как несмышленышу: — У нас обет. Мы обязаны это делать. Всегда.

— А обет снять нельзя? — осведомился Константин, напряженно размышляя в поисках выхода из ситуации, казавшейся весьма простой, а на деле очень и очень неоднозначной. — Мне бы очень не хотелось омрачать нашу встречу и первые хорошие приятные впечатления от нее обещанием строгих наказаний.

— Обет дан нам по своя воля, — твердо ответил Франсуа.

— Добровольно, — помог с переводом Исаак.

— Так есть — добровольно, — старательно, почти по складам выговорил следом за купцом проповедник катаров. — Мы нельзя отступить. У нас долг перед наш бог. Лучше убить сразу. Мы не есть бой.

— Они не будут противиться, — пояснил Исаак, почему-то перейдя на шепот.

— Так есть, — подтвердил Франсуа и, высоко вскинув голову, начал что-то торжественно произносить.