После этого мое отношение к Церкви даже как-то ухудшилось. Потому что я попал в Храм, и то, что я слышал с амвона, что говорил священник во время проповеди, или то, что было на беседах, мне казалось, что это, как бы, какие-то такие, нечестные слова. Потому что я слышал одно, да, а жили по-другому. И прихожане казались такими же простыми людьми. То есть, такими же коллегами, которые работают в таких же организациях. То есть, это не бабушки, не дедушки, не святые люди.
Первые полгода я прям «троллил» весь приход, потому что мне казалось, что они занимаются не тем и не так. И что на службу ходить не надо. Лучше ходить и помогать людям: бабушек через дорогу переводить, чем вы здесь стоите и слушаете священника. И плюс во многих Храмах есть культ священника, да. Есть люди, которые его любят, уважают, потому что он их реально спас из каких-то жизненных ситуаций. Мне казалось это странным, потому что люди в Храме должны все-таки искать Бога.
И, конечно, когда говорили, что это все не так, и когда я видел отца Димитрия (это мой духовный отец), как он живет, как он «горит», как он страдает, конечно, это было таким… Потому что батюшка всегда говорит, что: «если ты поверил во Христа, надо собой явить Христа».
И однажды мне одна прихожанка говорит:
— Не хочешь ли ты исповедоваться? — У меня стойкое было:
— Нет, я не хочу. Мне рассказывать не о чем. Я ничего плохого не делал. Что я ему скажу: что курю? О чем разговор-то будет?
И знаете, мне казалось, что когда ты идешь в тридцать лет говорить о каких-то таких мелочах, что это мелко и не нужно никому.
Я пришел на первую исповедь к отцу Димитрию. И он назвал меня по имени. Я спросил:
— Вы помните мое имя до сих пор? — Он говорит:
— Я за тебя каждый день молюсь. Для меня это, конечно, было первым шоком. Потому что я полгода «троллил» весь приход, говорил всем, что они неправильно делают, что все у них не так, и их обманывают, и ходят они просто потому, что они слабые люди. На самом деле мир вокруг такой большой, красивый, прекрасный. Надо жить им, а не Церковью. И получается, я настраивал его паству против него, и для меня он был человеком, который вызывал бурю эмоций, и, в основном, отрицательных.
То есть, мне казалось, что понятно, что у человека есть пятьсот его обожателей там, почитателей, и, как бы, он этим пользуется, да. Мне казалось, что все обстоит так. И сейчас я понимаю, что первая исповедь для меня была детством. То есть, так человек может говорить в три годика, да, но не в тридцать лет. Мне сейчас стыдно.
Потому что до этого мне казалось, что круг общения, да, большой в человеческом сознании, что это пятьдесят человек. И это много. А вот эти пятьсот, круг общения, и эти люди с проблемами лезут, да. Это первое. Второе: то, что батюшка оказался необычным человеком. То есть, наоборот, обычным человеком.
Все сейчас думают, что священники, это какие-то люди, которые рождаются в церковных семьях, растут в полном послушании, забитые. И вот такая у них судьба. Но оказалось, что наоборот. Что батюшка так же увлекается автомобилями, увлекается кино, увлекается вещами, которые понятны обычному человеку. И, конечно, это было тоже открытием.