От и До. Свидетельства бывших атеистов

И я не знаю, что он о себе думал, но он упал. Первый раз он упал, и падал он очень смешно. Рюкзак, он выше него был, я уже вначале говорил. Он падал так, что рюкзак его сверху тяжестью накрывал, а руки он подставить не успевал. И он лицом прям по снегу. Снег был сбитый «КамАЗами», которые лес вырубают, наезженный. И он прям скользил лицом по снегу. У него лицо все красное, обдеротое было. И он падал на свою пилу. И он раз заматюкался — упал, второй раз заматюкался — упал. И я ему говорю:

— Слушай, а ты заметил, что как только ты начинаешь ругаться матом, ты начинаешь падать? — И он так прищурился, говорит:

— Да, — говорит, — точно. А ну, сейчас попробую не ругаться. А что ты не падаешь? — И тоже падает. Когда он начинал меня осуждать, то падал. Скользко очень было. И знаете, когда он перестал матюкаться, то перестал падать. Чудо такое было, действительно. Он больше не упал ни разу. И он дал мне пилу, он уже забыл, что десять раз на нее упал, и знаете, самое смешное, что он встать не мог. Он падал, его рюкзак накрывал, он меня меньше был намного ростом, и он не мог встать. Он кричал:

— Подними меня!

Я подходил и за рюкзак его поднимал. И дал мне пилу нести. И нес я пилу. И когда мы поняли, что мы заблудились, а найдут там только, ну, не знаю, может в течение месяца, а может весной, когда растает снег, мы уже чувствовали, что замерзаем, и был момент самый страшный. Вот чтоб вы понимали, уныние. Такое сильное уныние! Это не просто уныние — опускались руки. То есть, если бы он сказал или я сказал, что все, мы бы не вышли. Вот момент… нужно было только сказать, что мы заблудились, вот просто это слово сказать вслух, и мы бы уже не вышли. Моральный дух настолько сильно упал, настолько была тяжелая атмосфера, что воздух можно было… как говорят: топор можно было в воздухе повесить.

Мы просто молчали. Если мы тогда еще километров двадцать разговаривали, то потом мы просто молчали. Потому что мы уже поняли, что мы не выйдем. И он, и я. И уже мне не нужно было спрашивать знает он дорогу или не знает. Я уже понимал, что он не туда идет. И я знаю, что он себя, наверное, винил, он переживал. И вы знаете, в этот момент мы молчали. Пока не вышли до развилки. Это еще четыре километра. Я ему сказал, что если мы сейчас идем направо, и это не туда, мы снимаем рюкзаки, прикапываем их где-то в снег, бензопилу, все оставляем…

И когда мы вышли на развилку чуть-чуть отдохнуть, был один шанс. Уже остается только направо идти. Назад мы уже не вернемся физически. Остается идти только вперед, впереди наш дом. И это единственный шанс был. Мы молчали. О том, что мы потерялись, мы не говорили вслух, потому что это было страшно сказать.

И знаете, когда мы на этой развилке легли отдохнуть, я снимал с себя рюкзак. Он настолько въелся в мои плечи, что я не мог его снять. Мы друг другу снимали. Он прилип аж. И я его просто сбрасывал. И с уровня пояса я сбросил пилу. Когда она упала, был «цок» от этой кружки импортной, которая давалась в подарок к этой пиле фирменной. И он на меня начал ругаться, что я его кружку разбил фирменную. Хотя он забыл, что падал на нее раз десять. Он меня обвинил, что я ему кружку разбил.

Знаете, когда он меня обвинял, я понял, что надо было человеку выговориться. И мне надо было. Для того, чтобы легче стало. Но я старался молчать, старался молиться. Все время я молился о том, чтобы… знаете такую Господь дал молитву, действительно, настоящую. Когда ты между жизнью и смертью, тогда ты молишься по-другому. Это как в последний раз. Знаете, я шел, как бы, на молитве. Потому что тело мне уже отказывало. Ноги отказывали. Я, как бы, стимулировал себя именно молитвой. И говорил Господу: «Господи, вразуми нашего старца прозорливого, чтобы он прислал машину. Чтобы его Ангел вразумил, чтобы он спас нас, приехал, или послал какого-то водителя за нами. От него же не скрыто ничего. До него такие прокуроры и все такие люди приезжают. Господи, он истинный старец! Ну помоги, ну пожалуйста!»

И я постоянно молился, еще с начала пути, и особенно в этот раз. Я думал, что если я из леса не выйду, то я точно пойму, что он никакой не старец. У меня такая обида на него была. А мы ехали по его благословению. И получается, что когда мы уже пошли направо, вышли из той заброшенной деревни, единственный путь, пройдя километра два или три, я увидел деревянный щит, который я когда-то запомнил. Я один раз там проезжал, и я его просто запомнил. И мне казалось, что это тот щит.

Я сказал своему другу с радостью, говорю:

— Радуйся, я вспомнил этот щит! — Он уже забыл, всмотрелся, говорит:

— Да, я тоже помню. — Я говорю: